Читать интересную книгу Моя другая жизнь - Пол Теру

После этого потока брани второе сообщение прозвучало изысканно вежливо. Словно на другом языке. По британскому щебетанью и характерным паузам, да еще по треску в трубке я понял, что звонили, скорее всего, из-за океана.

Сообщение для Пола Теру от мистера и миссис Лейрд Бёрдвуд. — Женский, по-секретарски сдержанный голос. — Не сможете ли вы прибыть в Лондон на обед, который они дают в собственном доме двенадцатого февраля? Несколько деталей. Необходим черный галстук. Приехать надо ровно в семь тридцать, опоздание, к сожалению, недопустимо. Как только вы подтвердите возможность вашего приезда, мы вышлем факсом официальное приглашение. Очень надеемся вас увидеть. Пожалуйста, позвоните при первой возможности.

Ни убавить, ни прибавить: все четко, уверенно, лаконично и определенно.

Сидя в спальне перед зеркалом, я снова прослушал сообщение. Бледный, небритый, с покрасневшим кончиком носа, с засохшей соплей в левой ноздре. Волосы стоят торчком — такими всклокоченными они вылезли из-под шерстяной шапки исследователя Арктики. Одежду я не менял трое суток, в ней и спал.

Необходим черный галстук. Приехать надо ровно в семь тридцать…

В моем нынешнем положении существовала еще одна определенность: я умел отличить возможное от невозможного. Обед в Лондоне был вне пределов возможного. Я не мог привести ни единого довода «за». Осталось только отзвонить в офис Бёрдвуду — с учетом разницы во времени между Кейпом и Лондоном — и выразить свое сожаление.

Я принял ванну. Побрился. Выпил зеленого чаю. Забрался в постель и прочитал несколько страниц из книги Малиновского «Коралловые сады и их магия». Заледеневший дождь, мелкий, словно песок, барабанил в окно. Вот бы исчезнуть и очутиться в Новой Гвинее: ни тебе многослойной одежды, ни перчаток, ни кусачего мороза. Я наконец согрелся — от чая и чтения, — сомлел и заснул.

С утра набрал лондонский номер Бёрдвуда, чтобы сказать, что прибыть, увы, не смогу. Ответила его секретарша, вежливая женщина, которая вчера и оставила сообщение.

— Очень жаль, — сказала она. — Мистер и миссис Бёрдвуд будут расстроены. Они так хотели, чтобы вы приехали. А что это за шум?

— Ветер. — Буран, поднявшийся накануне, все еще завывал и терзал обшивку дома. — Отсюда до Лондона путь, сами понимаете, неблизкий, и съездить просто на обед, который состоится к тому же совсем скоро…

— Разумеется. Но у обеда особый повод.

— Конечно, конечно, но…

— Я полагаю, вам следует знать, что обед дается в честь Ее Величества королевы.

— Да-да… — произнес я. Я не мог соотнести свое лицо в зеркале со словами, которые только что услышал. Королева?

— Будет, разумеется, и принц Филипп. Они впервые посетят дом Бёрдвудов. Все, естественно, весьма взволнованы.

— Королева, — повторил я.

Я стоял совершенно голый перед зеркалом и улыбался, а снятая вчера одежда валялась в углу точно шкура крупного животного. Мне представилось лицо королевы с почтовой марки: длинная шея, изящный подбородок, задорно вздернутый носик, мило прилаженная на затылке корона.

— Из соображений безопасности мы должны представить окончательный список гостей безотлагательно.

— Я приеду. Один.

Билет в Лондон достался мне дешево: во-первых, не сезон; во-вторых, за частые полеты полагалась скидка. Весь мой багаж — смокинг — помещался в сумке. Я сидел в самолете и размышлял: единственное, что мне сейчас нужно, чтобы обрести покой, так это забиться куда-нибудь, где меня никто не знает. На душе у меня было, как у могильщика по дороге на работу: идет этакий мистер Харон, тащит под мышкой свою жалкую униформу. Однако я ехал не куда-то, а на встречу с Ее Величеством Елизаветой II, королевой Великобритании и Северной Ирландии, Защитницей Святой Веры.

Я летел туристическим классом. Карл Льюис — первым. Начальственный толстозадый стюард со слезящимися глазами подобострастно вертелся, оттирая простых пассажиров — меня в том числе, — чтобы лучший бегун Олимпиады мог беспрепятственно покинуть самолет. С моего скромного хвостового места в очереди на выход я разглядел уши Льюиса — самые крохотные ушки, какие я когда-либо видел у человеческого существа.

В подземке я сообразил, что был в Лондоне всего год назад, а поскольку хороших новостей не припас, то и видеть в этом городе никого не хочу. Начнут ведь спрашивать: как дела? Над чем я сейчас работаю? А ответов-то и нет. Я мечтал попасть в компанию, где никто никого не знает. Я с удовольствием представлял, как широко улыбаются мне нагие и неграмотные островитяне и вовсе не принимают меня (так, во всяком случае, обещал Малиновский) за представителя человеческой расы.

Бёрдвудов я едва знал. Чармиан — англичанка и, как говорят, кузина королевы; впрочем, так говорят о многих представителях ТЕХ, особых семей. Но, может, в данном случае это и правда, и королевский визит тому подтверждение. Лейрд — состоятельный американец, конезаводчик, который специально перебрался в Англию — поближе к Ньюмаркету[98]. Он гордился своими конюшнями (дважды выиграл Большие национальные скачки), а еще уникальной библиотекой первых изданий: под буквой «Т» на его полках вы обнаружите книжки Теру, которых нет у меня самого. Много лет назад во время скачек в Аскоте[99] он пригласил меня на обед в честь принцессы Анны и усадил прямо рядом с ней. «Папеньку просто вынудили скакать на Дейли», — заявила принцесса крови. После обеда ее муж, «капитан», как она его называла, пожаловался, что жена повадилась в Африку кормить голодных. «Хочешь быть благодетельницей — начинай дома», — назидательно сказал он. Помнится, нога у него была в гипсе: повредил, упав с лошади. Что, впрочем, не мешало ему ерничать и, стуча гипсом, танцевать джигу, а принцесса крови вздыхала и страдала. Теперь они в разводе.

Гостей тогда разместили за столом как нельзя удачнее. Во-первых, я американец, да еще писатель, существо благодарное и вежливое; я абсолютно безопасен. К тому же меня не отнесешь ни к какой социальной группе, а значит, я замечательно подхожу для роли соседа королевской особы. Приличного вида американец не создает классовых конфликтов. Хорошо и то, что я никому не известен, и вообще все гости мало или вовсе незнакомы друг с другом, даже с хозяевами. Вот и сейчас мне легче возвращаться в Лондон именно так: не визит, а пародия на визит, и я — одетый официантом гость.

За восемнадцать прожитых в Лондоне лет я ни разу не останавливался в лондонских гостиницах. Только обитателям других городов известны все прелести гостиничной жизни. Впрочем, сейчас это значения не имело: денег у меня не было и выбора, соответственно, тоже. Я вышел из подземки на Эрлз-корт и высмотрел в окне гостиницы «Сандрингем-хаус» объявление, что у них есть свободные номера. Дом был таким же холодным, грязным и плохо освещенным, как мой собственный, недавно покинутый.

Восемь утра, зима, Лондон; вестибюль, едва подсвеченный сорокаваттными лампочками, такими слабыми, что предметы не отбрасывают теней. Индиец, сидевший за кассой, занес необходимые сведения в большую амбарную книгу, взял задаток и снова меня приветствовал — уже как постояльца гостиницы. На пластиковой карточке значилось его имя: Р. Дж. Пиллай.

Затем он сказал:

— Комната двадцать два. Только она не готова.

— А готовые есть?

— Пока нет.

— Но я летел всю ночь.

— Гости выезжают к полудню. Комнаты освободятся, — сказал он и, не дав мне возмутиться, добавил: — Пока позавтракайте в гостиной.

На гостиную это ничуть не походило. В задней комнате на втором этаже гуляли сквозняки и было даже холоднее, чем в вестибюле. Здесь висели бархатные шторы, столы стояли чересчур тесно, а из каминной ниши торчал электрообогреватель. На искусственном, бутафорском бревне помигивал красный огонек, но сами спирали оказались отключены.

Все без исключения официанты были индийцы, в грязных, с пятнами, белых пиджаках. Я посидел, понаблюдал, как обслуживают людей за соседними столиками. Вскоре мне тоже принесли все что положено: пустую банку с пыльной крышкой — когда-то в ней был джем; блюдце с двумя кружочками масла; тарелочку с поджаренным хлебом (два куска); сахарницу; кувшинчик с молоком; чайник с заваркой и отдельно кипяток; ситечко, надеваемое на носик чайника, и зажим, который его там удерживает; ложки, вилки и щипцы для сахара. Посуда эта была, вероятно, остатками фамильного серебра и траченного временем фарфора и напоминала неуклюжие допотопные инструменты старого брадобрея. Выкладывая их на стол, официант долго извинялся. Когда же он закончил, чай был едва теплым, а тосты совсем холодными и клеклыми. В комнате никто не беседовал, только позвякивали приборы о тарелки и чашки.

Мимо прошла женщина с тяжелым английским подбородком и бросила на меня сердитый взгляд. Это оказалась Бетти, жена господина Пиллая. Ее вставные зубы были очень белыми, но во рту стояли кривовато. Волосы стягивала прозрачная сетка-невидимка. Заметив мой нетерпеливый жест, она сжала свои собачьи челюсти и заиграла желваками.