И кажется, это легкое движение губ взъярило ангела сильнее всяких слов.
— Не тебе обвинять Всевышнего, человек! Ты всего лишь ничтожная козявка рядом с его престолом!
— Все верно. — Я послушно кивнул, пытаясь стереть с лица глупую и недостойную момента улыбку, но та, как назло, сидела, словно приклеенная. — Я — козявка, червяк, пылинка, к божественным тайнам и силам отношения не имеющая. Но разве это запрещает мне иметь собственное мнение? Разве не для того Господь дал мне свободу воли? Разве я не могу высказать в лицо вам, о великие и ужасные, все то, что о вас думаю? Или вам не нравятся мои слова? Так докажите, что я не прав. Достаньте свой карающий огненный меч, прочистите небесные молнии, покажите ничтожному человечишке всю глубину его заблуждений!.. Ну, чего же вы ждете? Покарайте меня!
Я стоял раскинув руки, будто подставляя грудь под удар… неважно чего, пылающего меча или небесного грома. Я ждал ответа на мои слова, слыша сдавленное дыхание Ирины за спиной, видя такие разные и одновременно такие одинаковые глаза: синие и черные.
Ответа не последовало. Я перевел дух, согнав наконец с лица так некстати вылезшую улыбочку. И продолжил:
— Я не верю во второй День Гнева. Не верю, что у вас получится. И даже не потому, что в ответ на столь грубое вмешательство неизбежно скажет свое слово тьма, но просто по причине несовершенства человеческой натуры… Неважно, живет ли человек в квартире посреди шумного города или прозябает в шалаше. Он все равно остается человеком, с человеческими желаниями и инстинктами. Среднестатистический первобытный дикарь и рядовой цивилизованный человек сходны в одном — они предпочитают жить настоящим и мало задумываются о будущем. Особенно если это озаренное обещанным Светом будущее отдалено на сотни лет не только от них самих, но даже и от их правнуков… Вы можете взять обычного дикаря и дать ему веру. Но только во что он будет верить? В Свет, легенды о котором будут рассказывать служители в сложенных из веток храмах? Или, может быть, в силу — в обычную грубую силу, с помощью которой можно достичь некоторой толики обещанного наслаждения уже сейчас, сегодня, при жизни, а не много поколений спустя? Вспомни, ангел, мы уже были дикарями. И разве мы пришли к Свету?.. Можно, конечно, фыркнуть и гордо сказать: «Сейчас все иначе». Но так ли это? Действительно ли сейчас все по-другому, и если да, то что изменилось? Не станет ли еще хуже после второго Дня Гнева, чем после первого?.. Я почему-то чувствую: станет. Может быть, Бог считает иначе.
Может быть, мнение затерявшейся где-то в пределах ойкумены ничтожной козявки Его не интересует ничуть. Не исключено, что, озабоченному величайшими проблемами безграничного мироздания, Ему вообще все равно, что думает о Нем жалкая колония козявок, из года в год строивших свою скромную жизнь. Но тем не менее если мое слово все же что-то значит, я говорю: нет! Нам не нужен второй Апокалипсис. Даже один — это уже слишком много.
Я замолчал, облизывая пересохшие губы. Неожиданно сильно хотелось пить. Но воды не было. Болтавшаяся на поясе фляжка опустела еще вчера вечером, и до сих пор у меня не было времени ее наполнить.
Холодные глаза Уриила смотрели на меня в упор.
— Я вижу твою душу, — неожиданно тихо сказал ангел. — И знаю, что это все сказано вовсе не из чистого человеколюбия, как бы ты ни рвался это доказать. Спасение человечества для тебя не главное. В твоем сердце таятся личные мотивы.
— Может быть, ты даже видишь, какие? — прищурившись, спросил я.
И ангел, едва заметно поколебавшись, кивнул. Я не смог удержать рвущийся наружу вздох:
— Разве это так важно? Разве правда изменится от того, с какой целью она сказана? Разве истина станет ценнее, если она идет от чистого сердца, а не от корыстных побуждений? Разве тьма неспособна служить свету, а свет — тьме? Какая разница, почему я это сказал. Главное, что сказал. И если бы не было этих пресловутых «личных мотивов», разве я бы не воспротивился приходу второй волны Божьего Гнева? Я все равно встал бы против тебя, ангел… может быть, не столь охотно, но встал бы.
Молчание. Горящие глаза двух выходцев из иных сфер. Бездонно-синие на лице человеческом. Бездонно-черные в окружении щетинистой чешуи. Два вида льда. Синий и черный.
Глупый-глупый выбор. На самом деле мне не нужно ни того, ни другого…
Небо на востоке окрасилось в золото. Озаренные утренним солнцем облака величаво плыли по небу. В раскинувшемся вдаль до самого горизонта городе гасли ночные фонари. До рассвета оставались уже не минуты. Секунды.
Я отступил в сторону, освобождая дорогу несмело шагнувшей вперед Ирине. Она остановилась рядом со мной. Нашла и обхватила пальцами мою руку.
— Что мне делать? — прошептала она.
— Что бы ты ни сделала, — я постарался улыбнуться ей, — я пойму. Если таков твой выбор — иди, а хочешь— оставайся. Ты мессия. Никто не сможет тебя принудить.
Я знал, что говорю правду. Знал, что ее никто не может заставить. Никто, будь то ангел, или демон, или даже сам Господь Бог…
Крошево битого льда в ее взгляде. Холодное молчание хмурого Уриила. Показное равнодушие довольно ухмыляющегося Аваддона.
— Подскажи, — одними губами попросила Ирина. Я покачал головой в ответ:
— Не могу. Это должен быть твой и только твой выбор… Извини.
— Люблю тебя, — шепнула она.
— И я тебя…
Холодная вечность в ее взгляде. Крупинки синего льда. И… И еще… Да…
Она медленно кивнула, отводя взгляд. И шагнула вперед, выпуская мою ладонь. И Уриил протянул навстречу ей свою длинную и аристократически узкую ладонь. Аваддон резко подался вперед. Я затаил дыхание, отчаянно надеясь и не смея даже думать об этом…
Вспыхнувшее напряжение можно было пощупать руками.
— Я отказываюсь! — громко и чисто провозгласила Ирина. — Я отказываюсь от дарованной мне силы и не хочу ломать этот мир. Ведь он… Он так прекрасен. В нем столько любви, радости и счастья. Столько света! Его нужно только уметь видеть… А того, кто видеть не может, невозможно загнать к нему палками. Все это не имеет смысла. Вы все не имеете смысла!
Ирина повернулась спиной к ангелу и широко улыбнулась мне, бескорыстно даруя хмурому усталому чистильщику крупицу увиденного ею света. И я тоже улыбнулся ей. Широко, радостно, беззаботно.
Уриил медленно опустил руку. Лицо его было застывшей маской. И даже глаза потускнели, утратив свой яростный блеск.
Аваддон расхохотался:
— Замечательно! Великолепно! Превосходно!.. Честное слово, вы, смертные, сегодня меня очень порадовали. Особенно ты, Алексей. Можешь считать, что я твой должник… Кстати, подарочек мой можешь пока оставить у себя. Он тебе еще пригодится.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});