Читать интересную книгу Море, море - Айрис Мердок

– Ну ладно, – сказал Джеймс. – Дело сделано. Поступили мы непохвально, но ты, надеюсь, согласен или согласишься, когда поостынешь…

– Как это я поостыну?

– …что в мировом масштабе все это не так уж важно. Понятно, что ты вспылил. Но, подумав, ты поймешь, что это никак не отражается на твоих отношениях с Лиззи да и, надеюсь, на твоих отношениях со мной. Как это случилось и почему – яснее ясного, что это не должно было случиться, – я признаю и очень сожалею…

– И ты думаешь, я тебе верю?

– Да, – сказал Джеймс строго. Однако на лице его было написано горестное недоумение – как он мог уронить свое достоинство, очутиться в столь несвойственном ему положении обороняющегося.

– А я вот не верю. С чего бы? Ты поступил гадко, отвратительно. Ты сам признал, что сказал мне только потому, что Тоби застукал вас с Лиззи в баре. По-твоему, мне должно быть приятно, что вы годами встречались…

– Лишь очень, очень редко…

– …и говорили обо мне?

– Ты не понимаешь, как это было, – сказала Лиззи со слезами на глазах. – Тут не было ничего постоянного, не было никаких «отношений», просто мы случайно познакомились на той вечеринке…

– Отсюда мораль – не устраивай вечеринок.

– И раззнакомиться уже было нельзя, и я иногда справлялась у Джеймса, где ты и как ты, потому что я тебя любила и это было моей единственной связью с тобой все время, пока ты был с Жанной и когда ты был в Японии и в Австралии тоже, и я о тебе думала, и ни с кем, кроме Джеймса, я не могла…

– Ни с кем, кроме Джеймса, заместитель, полагаю, был не плох. Неужели вам не ясно, до чего больно это слушать?

– Она права, – сказал Джеймс, – тут совсем не то, что ты думаешь. Однако…

– Так и вижу, как вы сидите рука в руке и говорите обо мне.

– Никогда мы не сидели рука в руке! – сказала Лиззи.

– Проклятье! А мне не все равно, сидели или не сидели? Или чем там еще занимались, в чем никогда не признаетесь. Вы беседовали по телефону, и встречались, и смотрели друг другу в глаза, скорее всего, вы всегда были знакомы, ты, скорее всего, познакомился с Лиззи раньше, чем я, ты был первым, ты обскакал меня, как было и с тетей Эстеллой, и… и с Титусом, недаром он сказал, что видел тебя во сне. Ты, наверно, и был тот человек, с которым он прожил те два года, понятно, что он не захотел в этом признаться! И ты заставил Лиззи спеть ту любимую песню тети Эстеллы. Лиззи небось каждую ночь видит тебя во сне, ты всюду лезешь, ты все мне портишь, ты бы и Хартли мне испортил, если б мог. Но до нее тебе не достать, она-то моя, и только моя!

– Чарльз!

– Ты всюду поспевал раньше меня и всюду будешь после меня, когда я умру, а вы с Лиззи будете сидеть в баре и обсуждать меня, и уже не важно будет, кто вас может увидеть.

– Чарльз, Чарльз…

– Я в тебе разочаровался, – сказал я Джеймсу. – Никогда я не думал, что ты способен на подлое предательство, никогда не думал, что ты можешь впутаться в такую грязную историю. Это самая заурядная, неумная хитрость, и я, как дурак, воображал, что ты ею не страдаешь. Ты вел себя как все заурядные люди, неспособные представить себе последствия своих поступков. И одно из последствий – что я тебе не верю, не могу верить. Между вами могло быть что угодно. Ничтожные, заурядные люди воображают, что достаточно покаяться в десятой доле истины, чтобы целиком себя обелить. Все твои слова обернулись ложью, ты сам их выхолостил, ты одним махом испортил все прошлое, теперь уже ни на кого и ни на что нельзя положиться.

– Пожалуй, было ошибкой заговорить об этом сейчас, – сказал Джеймс. В его тоне сквозь явное огорчение уже пробивалась досада. – Конечно, ты в любое время усмотрел бы в этом обиду, это-то мы знали. Я надеюсь и верю, что со временем ты расценишь то, что мы утаили, как совершеннейший пустяк, хотя самый факт утаивания пустяком не был. Я понимаю, что ты счел его оскорбительным для твоего достоинства…

– Моего достоинства?

– Ну да, и я об этом от души сожалею. Но с поправкой на то, что это была ошибка, едва ли ты захотел бы, чтобы недоразумение продолжалось. Говорить эту самую правду нелегкое дело, мы пошли на это ради тебя. Лиззи чувствовала, что, если не покается в этой лжи, она не может быть для тебя тем, чем хочет быть. Она не хотела, чтобы вас, особенно сейчас, разделял барьер неправды.

– Почему же это «особенно сейчас»?

– Не надо, – начала Лиззи, – не надо…

– Не беспокойся, я не волнуюсь, я даже не сержусь. Так не сердятся. – Я и правда ни разу не повысил голоса.

– Тогда, значит, все в порядке, – сказала она. – Ведь верно, все в полном порядке?

– Возможно, твои выхолощенные слова даже соответствуют истине, если они вообще что-нибудь значат.

– Ну, тогда все в порядке, Чарльз, милый…

– Если не считать, что все кончилось.

– Что именно кончилось? – спросил Джеймс.

– Я хочу, чтобы вы оба сейчас же уехали. Чтобы ты увез Лиззи в Лондон.

– Я-то собирался уехать, а Лиззи оставить здесь, – сказал Джеймс. – Теперь, когда ты все знаешь, я, мне кажется, имею на это право. Для этого я тебе и рассказал. Этого я и дожидался.

– Ты думал, я тебя отругаю, а ей все спущу, потому что она мне нужна? Шалишь, не настолько она мне нужна.

– Чарльз, не казни ты себя, – сказал Джеймс. – Почему тебя вечно тянет разрушать все, что тебя окружает и может служить тебе поддержкой?

– Уезжайте, прошу вас. Уезжайте вместе.

Я вдруг схватил руку Лиззи, и на миг ее рука стиснула мою, но тут же обмякла. Я и Джеймса схватил за руку и насильно соединил их руки. Они затрепыхались у меня в ладонях, как пойманные зверьки.

Джеймс вырвался и ушел в книжную комнату. Я услышал, что он швыряет свои вещи в чемодан.

Я сказал Лиззи:

– Ступай укладываться, – и она метнулась было ко мне, а потом, всхлипнув, отвернулась.

Я вышел и по дамбе дошел до машины Джеймса. Она стояла на неярком предвечернем солнце, большая, черная, немного запылившаяся, но готовая к услугам. Я отворил дверцу. Внутри все дышало покоем и роскошью, как в пышном особняке или богатом безлюдном храме. Поблескивало полированное дерево, от коричневой кожи шел свежий благородный запах. Рукоятка скоростей уютно устроилась в мягком гофрированном чехле. Коврик был толстый, без единого пятнышка. Интимная тишина машины вещала, что она – для избранных. И в это святилище я сейчас втисну Джеймса и Лиззи и ушлю их прочь навсегда, точь-в-точь как если б запаял их в гроб и утопил в море.

Повернув обратно к дому, я по привычке заглянул в каменную конуру, где Гилберт так заботливо пристроил корзинку, чтобы почта не подмокала от дождевой воды. В корзинке лежало письмо. Я достал его. Оно было от Хартли. Я сунул его в карман.

Первой из дома вышла Лиззи. Она несла свою сумку и плакала. Хотела мне что-то сказать, но я распахнул дверцу, подсадил ее и закрыл за ней дверцу с негромким прощальным стуком.

Потом вышел Джеймс, он нес оба чемодана, свой и Лиззи, и на дамбе остановился, ожидая, что я к нему подойду. Но я вместо этого обошел машину, отворил другую дверцу и встал возле нее. Джеймс поставил чемоданы в багажник и тоже подошел к дверце.

Я сказал:

– Не желаю вас больше видеть. Вы испортили друг друга в моих глазах так основательно, что я готов усмотреть в этом злой умысел.

– Напрасно. Хватит тебе дурить. То, что произошло, случайность и вполне простительно. Хватит изводить себя ревностью.

– Я не шучу. Я не желаю больше тебя видеть, Джеймс, и тебя тоже, Лиззи, никогда, до скончания века. Ваши письма я буду рвать не читая, на порог вас не пущу, на улице не буду узнавать. Может, это чрезмерная резкость, но скоро вы убедитесь, что тут есть некая автоматическая справедливость. Это ты, Джеймс, толковал об автоматической справедливости, так вот тебе пример. Общими силами вы создали некий механизм, теперь можете увидеть его в действии. Если вы огорчены, ничего, скоро сумеете утешить друг друга. Я хочу, чтобы вы были вместе. Я и думать о вас так буду. И не нужно вам, оказывается, ждать моей смерти, можете хоть сейчас сидеть рука в руке, хоть всю дорогу до Лондона, благо Джеймс первоклассный водитель. Прощайте.

– Чарльз… – сказал Джеймс.

Я свернул по дамбе к дому. Слышал, как тихонько захлопнулась дверца и замурлыкал мотор. «Бентли» удалялся, звук сперва нарастал, потом стал стихать за поворотом. Потом стало совсем тихо. Я вошел в пустой дом, нащупывая в кармане письмо от Хартли.

Вскрыл я письмо не сразу. Я чувствовал, что его присутствие у меня в кармане само по себе утешение. Во всяком случае, на ближайшее время оно оградит меня от страха. Пусть останется, хотя бы ненадолго, просто вещью, талисманом, волшебным камнем, священным перстнем, драгоценной реликвией, чем-то охранительным, нежным и чистым. Ибо теперь у меня ничего не осталось на свете незапятнанного, кроме Хартли. Да, Джеймс всегда и все мне портил. Он и тетю Эстеллу испортил. Кажется, я сказал ему что-то про тетю Эстеллу? Я уже не мог толком вспомнить, что наговорил ему. В голове все смешалось. Пальцы сжимали драгоценное письмо. Пора, пора было искать спасения, и притом немедля.