Чаще всего такой «расцвет» вызывает реакцию, т. е. стремление к ограничению распрей и убийств. Этому способствует и то обстоятельство, что представители поколений индивидуалистов столь интенсивно истребляют друг друга или гибнут во внешних войнах, манящих их богатой добычей, что процент их неуклонно снижается. Правда, в акматической фазе общее снижение пассионарности происходит своеобразно. Периоды подъема чередуются с периодами пассионарной депрессии, когда уровень пассионарного напряжения резко снижается, а затем снова следует период роста. Но последующий подъем уже не достигает уровня предыдущего.
Механизм таких чередований понятен: поскольку пассионариев в этой фазе достаточно много, разброс их генофонда велик. Их законные, а в еще большей степени незаконные потомки выводят систему из того состояния развала, в которое она приходит после гибели отцов и старших братьев в междоусобной войне. Однако общее снижение все же имеет место, и однажды запаса пассионарности в системе становится недостаточно, чтобы вывести ее из очередной депрессии. Спад становится устойчивым, и его монотонность открывает двери новой фазе этногенеза.
Пассивное большинство членов этноса, вдоволь настрадавшееся от честолюбивых устремлений своих сограждан, формирует новый императив: «Мы устали от великих!» – и дружно отказывает в поддержке соплеменникам, желающим быть героями. В этих условиях пассионарный спад ускоряется, социальная перестройка неизбежно отстает от потребностей, диктуемых этнической динамикой.
Острота ситуации и довольно значительный, хотя и уменьшающийся, запас пассионарности определяют стремление к радикальным решениям. При этом одни видят идеал в возврате к «доброму старому времени» (акматической фазе), а другие – в цивилизованной жизни, наблюдаемой у соседей (фазе инерционной). Все понимают, что жить надо иначе, но каждый предпочитает заставить другого жить по-своему, а не искать компромисса. Дивергенция становится неизбежной. Оставшиеся в живых пассионарии примыкают либо к одной, либо к другой группировке и таким образом истребляют друг друга в гражданских войнах, являющихся неизбежным атрибутом фазы надлома.
Однако когда пассионарии еще раз взаимоистребят друг друга, они остаются в таком количестве, что за недостатком сил и средств гражданская война не может быть продолжена. И тогда один из них, победивший, слегка модифицирует принцип общежития, заявляя: «Будь таким, как я». Это значит: «Я велик, и ты (обращение к каждому) обязан мне подражать, ибо отказ от подражания есть крамола или ересь; но ты не можешь и не смеешь ни превзойти меня, ни сравняться со мной, ибо это – крамола и дерзость; и ты не смеешь не стараться уподобиться мне, ибо это – лень и в конечном счете тоже крамола». А крамоле нет места в заново организованном коллективе, потому что только что миновавшая эпоха так скомпрометировала насилие, что подавляющее большинство предпочитает любую регламентацию, позволяющую надеяться на защиту от произвола сильных.
Иногда победителем и законодателем бывает реально существующая персона, например Октавиан Август и его преемники, но часто это – отвлеченный идеал человека, на которого следует равняться и которому надо подражать. В том и другом случаях смысл дела не меняется, а вариации соотношения между физическим и моральным принуждением для этнологического анализа несущественны.
«Расцвет» и последующая ситуация, которую обычно именуют «цивилизацией», – разные фазы, а не стадии одного и того же этапа. Согласно высказанному выше принципу, который должен последовательно соблюдаться, фаза развития определяется преобладанием поколения особей с новым поведенческим складом, что мы и наблюдаем. «Цивилизация» (как инерционная фаза развития) – время, благоприятное для накопления материальной культуры, упорядочения быта, стирания локальных этнографических особенностей, унаследованных от прошлых эпох. Это время, когда начинает процветать трудолюбивый римский обыватель – «золотая посредственность» Августа. Тип обывателя встречается на всех стадиях развития этноса, но на ранних он подавляется рыцарями и индивидуалистами, а здесь его лелеют, ибо он никуда не лезет, ничего не добивается и готов чтить господ, лишь бы его оставили в покое.
Здоровый «обывательский» цинизм следует за мятежной эпохой неизбежно. В Европе он нашел словесное воплощение в тезисе Cuius regio, eius religio, когда католики и протестанты перестали различать друг друга, и это было высшим проявлением равнодушия. В Византии такая «усталость» наступила при Македонской династии и Дуках (XI в.). Тогда империя, защищенная храбрыми славянскими варангами[56] и способными армянскими офицерами, богатела, жирела и… опускалась. В культуре ислама эпоха цивилизации – это эпоха Тимуридов, Сефевидов и Великих Моголов; в Китае – время династии Юань и Мин, в Риме – принципат, увенчанный реформами Диоклетиана.
Как видно из краткого, далеко не полного перечня, явление «цивилизации» в указанном смысле свойственно всем народам, не погибшим до достижения этого возраста.
Казалось бы, описанная система должна быть предельно устойчива, но исторический опыт показывает как раз обратное. Именно «цивилизованное» царство Навуходоносора пророк Даниил уподобил металлическому колоссу на глиняных ногах, и этот образ сделался классическим. Все перечисленные выше «цивилизованные» империи пали с потрясающей легкостью под ударами малочисленных и «отсталых» врагов. Для каждого отдельного случая можно подыскать локальные причины, но, очевидно, есть и что-то общее, лежащее не на поверхности явления, а в причинной его глубине. Разберемся.
В самом деле, в «христианском мире» не было и тени согласия. Короли игнорировали папские буллы. Феодалы дрались друг с другом, не обращая внимания на объявленный «Божий мир», т. е. декретированные церковью перемирия. В городах проповедовали манихеи-катары. В деревнях соблюдались языческие обряды. И каждый боролся за себя, а не за провозглашенные и неоспариваемые принципы. Однако эта интегрированная масса разных устремлений складывалась в одну этнокультурную доминанту, проявляющуюся не внутри суперэтноса, а на его границах, в борьбе с неверными и схизматиками.
В XVI–XVII вв. отношение к окружению стало действенным, но как только пассионарность системы снизилась еще, наступило очередное упрощение системы, стершее временну́ю грань. В XIX в. ведущей чертой стереотипа поведения стала элементарная жажда обогащения, своего рода вульгаризованная алчность.
Вспомним, что конкистадоры и корсары шли на смертельный риск, причем лишь немногие уцелевшие привозили домой золото, да и то лишь для того, чтобы расшвырять его по кабакам. В XIX в. риска избегали, доходы помещали в банк. Войны гугенотов с лигистами заменялись голосованием в парламенте, а дуэли стали безопасными, ибо прекращались при первой же ране. Войны уже в XVIII в. превратились в политические акции правителей и касались только военных. Стерн совершил свое знаменитое путешествие по Франции в разгар ее войны с Англией; и никому в голову не приходило, что он, писатель и мыслитель, имеет отношение к военным действиям. Даже завоевание Европы Наполеоном встретило народное, т. е. неосознанное, импульсивное сопротивление лишь в «отсталых» странах: Испании и Тироле, где сохранились средневековые традиции. А Россия, где пассионарность системы была высока, одержала в 1812 г. победу, несмотря на троекратный перевес противника в численности войск.
Но снижение уровня пассионарности дало небывалые возможности для организации деятельности слабопассионарных и субпассионарных особей. В Европе установились законность и порядок, поддерживаемые обычаем, а не силой. Благодаря достигнутой на этом этапе упорядоченности стали возможными колониальный захват всей Америки, Австралии, Индии, Африки, за исключением Абиссинии, экономическое подчинение Китая, Турции и Персии. Крайне развилась техническая цивилизация, основанная на достижениях науки, а искусство и гуманитарные науки считались необходимой роскошью, на которую было не жаль небольших денег. Короче говоря, на месте исчезнувшего Rax Romana возникла Rax Europaica заокеанскими ее продолжениями, причем причиной расцвета той и другой цивилизации было снижение пассионарности – от максимума до оптимума вплоть до того перелома, после которого идет движение к минимуму.
На этом мы обрываем наш экскурс, ибо, согласно поставленному в начале исследования условию, мы избегаем аберрации близости, при которой недавние события представляются значительнее давнишних, т. е. нарушается масштабность, без которой любое исследование будет бессмысленным. При этом целесообразно сравнение только величин аналогичных, т. е. суперэтнических систем с суперэтническими системами. Поэтому в процессе изложения концепции мы неоднократно обращались за примерами к Античности и ближневосточному Средневековью, а повторяться нет нужды.