Читать интересную книгу Полное собрание рассказов - Ивлин Во

Майор Гордон не был наделен воображением. Сложности исторической обстановки, в какой он оказался, доходили до него в довольно простых понятиях «друзей» и «врагов», а также первостепенной важности военных усилий. Он не имел ничего ни против евреев, ни против коммунистов. Он хотел разбить немцев и отправиться домой. А тут, как представлялось, множество надоедливых гражданских лиц становились помехой на пути к этой цели. И он бодро выговорил:

— Что ж, поздравляю вас.

Мадам Кануи бросила на него быстрый взгляд, желая убедиться, уж не издевается ли он над ней: нет, не издевается, — и продолжила слушать англичанина с печальным озадаченным удивлением.

— В конце концов, — продолжил майор, — вы среди друзей.

— Да, — произнесла она нарочито скорбно, чтобы он почувствовал иронию, — мы слышали, что британцы и американцы друзья партизан. Значит, это правда?

— Конечно же, правда. Отчего же, по-вашему, я здесь?

— Правда, что британцы и американцы идут сюда, чтобы завладеть страной?

— Первый раз слышу такое.

— Но ведь хорошо известно, что Черчилль друг евреев.

— Простите, мадам, но я попросту не понимаю, какое отношение к этому имеют евреи.

— Так ведь мы же евреи. Нас сто восемь человек.

— И каких же действий от меня вы ожидаете по этому поводу?

— Мы хотим уехать в Италию. У некоторых из нас там есть родственники. В Бари имеется организация помощи жертвам геноцида. У нас с мужем на руках документы для проезда в Брисбен. Только отправьте нас в Италию — и мы перестанем быть для вас докукой. Мы не можем жить так, как живем здесь. Когда настанет зима, мы все умрем. Мы слышим, как почти каждую ночь садятся аэропланы. Три аэроплана смогут взять нас всех. У нас не осталось никакого багажа.

— Уважаемая моя мадам, эти военные самолеты перевозят необходимое военное снаряжение, раненых и начальство. Я очень сожалею, что вам приходится тяжело, но так же живется и множеству других людей в этой стране. Теперь уже осталось недолго. Мы добились, чтобы немцы побежали. Я надеюсь к Рождеству быть в Загребе.

— Мы не должны возмущаться действиями партизан?

— При мне — нет. Послушайте, позвольте угостить вас чашкой какао. А потом меня ждет работа.

Подойдя к окну, майор попросил Бакича принести какао и печенье. Пока угощение подавалось, адвокат произнес по-английски:

— На острове Раб нам было лучше.

А потом неожиданно все трое на самых разных языках пустились жаловаться — на свое жилье, на то, что украли принадлежавшие им вещи, на скудное питание. Если бы Черчилль знал, то устроил бы так, чтобы их отправили в Италию, но майор Гордон лишь сказал:

— Если бы не партизаны, вы бы сейчас были в лапах у нацистов.

Но теперь это слово не внушало евреям ужаса. Они безнадежно пожимали плечами.

Одна из вдов внесла поднос, уставленный чашками и жестянкой с печеньем.

— Угощайтесь, — предложил майор Гордон.

— Скажите пожалуйста, сколько штучек мы можем взять?

— О, по две или три.

Со сковывающим самообладанием каждый отобрал по три печенья, следя за тем, как бы другие не опорочили встречу жадностью. Бакалейщик пошептался с мадам Кануи, и та пояснила:

— Он говорит, не позволите ли вы ему приберечь одно печенье для друга?

У мужчины слезы стояли в глазах, когда он вдыхал запах какао: были времена, когда он мешками его ворочал.

Парламентеры собрались уходить. Мадам Кануи предприняла последнюю попытку вызвать сочувствие майора:

— Не будете ли вы столь любезны, чтобы пойти и осмотреть место, куда нас поместили?

— Прошу меня простить, мадам, это просто не мое дело. Я офицер связи на военной службе — и не более того.

Все трое смиренно и чрезмерно поблагодарили его за какао и вышли из дома. Майор Гордон видел, как они заспорили во дворе. Мужчины, по-видимому, считали, что мадам Кануи неправильно повела дело. Потом Бакич выпроводил их вон. Майор Гордон видел, как сомкнулась вокруг троих посланцев толпа и как двинулась она по дороге под галдеж из объяснений и упреков.

II

В Бегое имелись термальные источники. Им и был обязан маленький городок своим появлением. Никогда не будучи фешенебельным курортом на водах, он привлекал к себе настоящих инвалидов со скромным достатком со всей габсбургской империи. Правление сербов очень мало изменило его — до 1940 года городок сохранял свой австрийский стиль, — зато сейчас здесь все вокруг было разрушено. Здесь сражались партизаны и усташи — точнее, и те и другие поджигали городок и оставляли. Большинство домов сровнялись с землей, а их обитатели обосновались в подвалах или импровизированных убежищах. Обычный распорядок дня не требовал от майора Гордона присутствия в городе, поскольку начальство и военные располагались в таких же, как и у него, деревенских домиках на окраинах, зато он ежедневно частенько наведывался в маленький парк и городские сады. Разбитые шестьюдесятью годами ранее, они были очаровательны и, как ни удивительно, все еще содержались в порядке двумя старыми садовниками, которые по-прежнему потихоньку пропалывали сорняки и подрезали деревца, даже когда улицы полыхали огнем пожаров и назойливо строчили пулеметы. В парке среди редких деревьев петляли прогулочные дорожки, стояли статуи, имелось возвышение для оркестра, а также пруд с карпами и диковинными утками и декоративные клетки, оставшиеся от некогда имевшегося тут маленького зоопарка. В одной из них садовники держали кроликов, в другой — домашнюю птицу, в третьей — рыжую белку. Партизаны проявили особенную заботу об этих садах: в центре главной площадки они разбили клумбу в форме советской звезды и расстреляли человека, которого поймали за рубкой скамейки на дрова. Над садами высился склон, поросший орешником, со множеством протоптанных тропинок, и на каждой стояли на тщательно вымеренном расстоянии киоски, где некогда продавались почтовые открытки, кофе и целебная вода. Здесь, хотя бы на часок в день, под ласковым осенним солнышком майор Гордон мог забыть о войне. Не раз во время своих прогулок он встречал мадам Кануи, отдавал ей честь и улыбался.

Потом, через неделю, он получил из своего штаба в Бари радиограмму, гласившую:

«Исследовательская группа юнрра[166] запрашивает подробности перемещенных лицах Югославии тчк доложите любых вашем участке».

Майор ответил:

«Сто восемь евреев».

На следующий день (радиосвязь действовала только по два часа в сутки) отстучали:

«Ускорьте подробные данные по евреям имена национальность условия».

Так что долг вывел майора из садов на улицы, где меж оштукатуренных раковин еще цвели лимонные деревья. Он прошел мимо оборванных чванливых партизан (все молодые, некоторые едва ли не дети), девушек в боевом наряде, перевязанных, позвякивающих медалями, с фанатами на ремне, непорочных, веселых, бесполых, едва ли на людей похожих, выросших на горных бивуаках, распевающих патриотические песни, сидевших на корточках рука об руку вдоль тротуаров, где всего несколько лет назад ковыляли ревматики с зонтиками и легким чтивом.

Евреи размешались в школе возле разрушенной церкви. Бакич привел его туда. Здание было погружено в полутьму, поскольку все стекла в окнах были разбиты и заменены кусками фанеры и жести, подобранными на других развалинах. Мебели не было никакой. Обитатели по большей части лежали кучками в небольших гнездах из соломы и тряпья. Когда майор Гордон с Бакичем вошли, лежавшие поднялись, встали на ноги и укрылись у стен и в темных уголках; некоторые в знак приветствия подняли сжатые кулаки; другие покрепче прижали к груди свой нехитрый скарб. Бакич подозвал одного из евреев и принялся грубо выспрашивать его на сербскохорватском.

— Этот говорит, что остальные пошли по дрова. А эти больные. Что вы хотите, чтоб я им сказал?

— Скажите, что американцы в Италии хотят им помочь. Я пришел, чтобы узнать и потом доложить, что им нужно.

Сказанное тут же вернуло людей к жизни: все заговорили разом, окружили пришедших, к собравшимся присоединялись обитатели других помещений здания, пока вокруг майора Гордона не собралось никак не меньше трех десятков страждущих. Каждый яростно требовал первое, что на ум приходило: иголку, лампу, сливочное масло, мыло, подушку, — звучали и отдаленные мечтания: переезд в Тель-Авив, самолет до Нью-Йорка, известия о сестре, оставшейся в Бухаресте, место в больнице.

— Вы ж видите, они все хочут всякого-разного, а тут ведь их только половина.

Минут около двадцати ошеломленный майор Гордон слушал этот гвалт, чуть ли не задыхаясь, и наконец не выдержал:

— Вот что: полагаю, я увидел достаточно. Ничего больше я в этой толпе не узнаю. Прежде чем мы сможем хоть что-то сделать, придется нам их как-то организовать. Им необходимо составить собственный список. Хотелось бы отыскать ту венгерку, которая говорит по-французски. В ней было что-то здравое.