Это правда. Теперь сложно даже представить, что может быть как-то иначе, чем сейчас.
Огорчений по этому поводу не осталось. Он не собирался менять то, что уже сложилось. Он просто не хотел возвращаться сюда никогда больше.
Вернет своего феникса, освободит мать, и останется лишь одно дело — разрушить империю отца, уничтожить его и все это гребаное поместье.
Из дверей вышел дуболом. Прошлый раз он его и встречал.
— Мистер Дейвил, вас сегодня не ждут, — сцепил руки перед собой, не желая пропускать. — Тем более, с гостями.
— Я его родной дядя, — безапелляционно заявил Майлз.
Мужик окинул его придирчивым взглядом.
"Не похож?"
— Ты присмотрись-присмотрись, — продолжал издеваться Маккинни.
В любой другой момент он бы не отказал себе в удовольствии посмеяться, но не сейчас.
— Я имею право приходить когда пожелаю.
И сомнений в этом не должно возникать ни у кого.
Дуболом отвел взгляд, принимая факт, но сдаваться не планировал.
— Разрешения вас пропустить от вашего отца не поступало.
— Неужели? — приподнял брови. — Задержалось в пути. Пойдешь, поищешь?
Тот раздраженно вздохнул, смотря в сторону.
Да, у него такой же тяжелый взгляд, как у отца.
Кристалл незаметно для дуболома лег на ладонь, и отправился по назначению. Сетка растянулась, активируясь.
— Мистер Дейвил…
Замолк, уставился на него, почувствовав давление.
— Кристалл подчинения, — пояснил холодно и бесцветно. — Внимательнее надо быть, а не по сторонам смотреть.
Майлз неодобрительно покачал головой.
— Безмозглый ушлепок, как тебе охрану доверили?
Хороший вопрос.
У папаши на все случаи жизни найдется подстраховка.
— Найди Фоукс, — дернул массивную дверь, чувствуя, как затягиваются цепи.
Потолок обрушился тяжестью на плечи. Многотонной плитой, грозящей придавить к полу.
Замер на входе от накативших ощущений.
К ним невозможно привыкнуть. Каждый раз одно и то же.
— А ты?
Дверь захлопнулась за Маккинни и дуболомом, разнеся стук по коридору.
Звук ударил по перепонкам.
— А у меня, дядюшка Майлз, семейная встреча. Не могу же я вернуться домой и не зайти поздороваться.
Злость не утихала все это время ни на секунду. Выжигала любые иные эмоции, обжигала вены расплавленным оловом. Ртутью растекалась, заполняя внутренние органы.
Демоны рыскали в поисках жертвы, давно покинув клетку.
За спиной раздалось:
— Веди меня, пока я добрый и не расхерачил твою мерзкую рожу.
Под кристаллом подчинения у него нет выбора. Он выполнит все, и стерпит все.
Жуткая штука на самом деле, но отчаянные времена требуют отчаянных мер.
Взбежал по лестнице, безошибочно влетел в нужную дверь.
Отец оторвал взгляд от своих записей, ручка на миг застыла в руке. Отложил ее медленно, прямо смотря на сына.
— Я тебя не ждал, — вольготно откинулся на спинку кресла.
"А я уверен в обратном".
Легкий наклон головы влево, всматриваясь в лицо человека, вызывающего отвращение.
— Ты уебок, — произнес спокойно, хотя внутри все требовало убивать.
— Следи за выражениями! — гаркнул в ответ, поджимая губы.
"И не подумаю".
— На что ты надеялся? Что я закрою глаза и смирюсь?
Рык прорвался на свободу.
Армер недовольно покачал головой, потирая подбородок.
— Посмотри на себя, на кого ты стал похож? Растекся. Размяк! Сантименты не идут тебе на пользу, сынок.
Щека дернулась. Веки наполовину опустились.
— Я не позволю тебе загубить себя какими-то чувствами! — Дейвил-старший повысил тон на эмоциях, обходя стол и вставая напротив.
"Конченый ты ублюдок!"
Удар стал неожиданностью, пошатнув отца. Запрокинул голову, хватаясь за нос.
Поморщился от хриплого гнусавого смеха.
— Я подозревал, что ничего хорошего из тебя не выйдет. Твоя мать без конца твердила как она тебя любит, растила сопливого мальчишку. Я дал тебе все! И кем ты стал?!
— Не смей, — пальцы сомкнулись на вороте рубашки, а хотелось ими сжать его шею. — Слышишь? Не смей ни слова о ней говорить.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Кровь стекала по подбородку, капая на светлую ткань и попадая на руку Шама. Брезгливо поморщился, но не отпустил.
— Давно надо было ее продать, — протянул со смехом этот ублюдок.
Вторая рука метнулась наверх, сжимаясь под горлом, вырывая очередной хриплый смех.
— Ты нихуя ей не сделаешь, — усилил давление, заставляя его закашляться собственной кровью. — Ни ей, ни мне, ни Фоукс. Тебе не хватит смелости убить меня, а мне хватит убить тебя.
Блеклые глаза всматривались в глаза сына, один в один похожие на глаза матери.
Он знал — Шам не шутит.
Знал, потому что все эти годы следил за ним. Знал о его жестокости. Безжалостности. И гордился этим. По-настоящему гордился.
Ему нужен такой наследник.
Он не смог бы его убить. В него вложено столько сил!
— Приди в себя! Ты защищаешь отброса? Постельную девку? Ты позоришь себя и меня!
Сдавил запястье удерживающей его руки, а Шам в ответ усилил давление на шею.
— Мои личные отношения никого не касаются, — прорычал, заглядывая в холодные блеклые глаза.
— Отношения? Ты слышишь себя? Что ты несешь?!
Сопротивление силой против Шама бесполезно.
Слабый болезненный укол заставил насторожиться. Несколько коротких мгновений, и боль заполнила все тело, вынуждая отступить.
Сцепил зубы, хватаясь руками за голову.
"Вечная боль? Ничего нового".
Через шум собственного сдерживаемого крика услышал твердый голос:
— Я желаю тебе лучшего.
"Пожелай себе бессмертия".
Тело скрутило, подкашивая ноги.
Упал на колени, закусывая язык. Сдерживая крик.
Нет, он не станет вопить.
Не теперь.
— Ты сломаешь себе жизнь, впутавшись в какие-то отношения! Ты о любви мечтаешь? Наивный идиот. Кто тебя полюбит? Жестокий, бесчувственный, безжалостный. Ты создан для другого!
"Прогуляйся на хуй. Я не твоя гребаная вещь".
Ладони уперлись в пол. Не позволил себе упасть ничком.
Новая волна прошила тело. Сильнее предыдущей. Она будет нарастать, пока не сведет с ума. Не сломает сознание. Или пока кристалл не деактивируют.
— Думаешь, эта девка, этот отброс, тебя любит? Она вцепилась в тебя, потому что ты высший! Потому что ты Дейвил!
"Ошибаешься, ублюдок. За это она меня ненавидит".
Зарычал, маскируя болезненный крик.
Нет. Он не будет кричать.
Прогрызет себе язык, но не подарит отцу удовольствия слушать его жалкие вопли.
Его будто выпотрошили. Живого. Потоптались по органам, которые он еще чувствовал.
— Никто!
За волосы на затылке дернули. Перед затуманенным взором гневное лицо отца.
— Никто тебя не полюбит! Запомни это!
Задохнулся от очередного приступа. Растянул губы, улыбаясь через силу.
— Она уже меня любит.
Можно ли разобрать из сиплого хрипа хоть слово?
Плевать.
Он не сомневался в своих словах.
Видел в ее глазах вчера ночью, то же, что она видела в его. То, что они оба не смогут произнести вслух.
И этого не надо.
Слова ничего не значат.
Достаточно видеть в ярком янтаре, слышать в искристом смехе, чувствовать на ее губах.
Без лишних, ненужных слов.
"Соберись, блять. Нащупай его, и развей".
Прелести родового кристалла он познал не сразу.
Далеко не сразу.
Прежде чем узнал, что способен развеивать кристаллы отца, прошло немало уроков от любящего родителя.
Сложно сконцентрироваться на чем-то кроме боли.
Сложно.
Но он мог.
Научился.
Потянулся за нащупанной гранью к центру.
Голова взорвалась резкой ломящей болью. Сильнее сцепил зубы, сдерживая за ними мычание.