Читать интересную книгу Мир на краю бездны - Александр Шубин

Прошло полчаса, и Шуленбурга вызвали к Молотову опять. Явно что-то произошло. Оказывается, после встречи с послом Молотов имел возможность сделать доклад «советскому правительству». Вероятно, речь идет не только о Сталине, но о Политбюро, с членами которого Сталин обсуждал новую ситуацию: западные партнеры продолжают играть в умиротворение и водить СССР за нос, а нацисты предлагают прочный мир и почти союз. Далее тянуть невозможно, вот-вот нацистская Германия нападет на «фашистскую» Польшу.

Официальная советская историография не афишировала это заседание. Последовавшее сообщение французского агентства «Гавас» о речи на нем Сталина было категорически опровергнуто им. О том, что Сталин принял решение не сам, а посовещавшись с соратниками, сообщил Черчилль[617]. В наше время, когда предвоенная эпоха основательно заросла травой, В. Суворов даже заявил, что на этом заседании Сталин «начал» Вторую мировую войну[618]. Можно подумать, что польскую границу первыми перешли советские войска, или Сталин отдал указание о выступлении Гитлеру. В 1994 г. был опубликован текст «выступления Сталина» на этом заседании Политбюро, но сенсации опять не получилось. И текст выступления, где 19 августа Сталин уже сообщает о подробном разделе сфер влияния с Германией, и французский язык документа, и архив, в котором текст был найден (трофейные фонды Особого архива)[619] говорят о том, что в лучшем случае перед нами — апокриф, составленный агентством «Гавас» или его информатором уже после заключения пакта о ненападении СССР и Германии. К пониманию действительных мотивов Сталина этот текст ничего не добавляет. По мнению И. Фляйшхауэр, причина того, что Сталин решил дать согласие на подписание пакта именно 19 августа, лежит, помимо все большей настойчивости немцев, «в осведомленности Сталина о безуспешных англо-французских усилиях относительно права прохода советских войск через польскую территорию и, с другой стороны, в осложнении положения СССР на Дальнем востоке»[620]. Попытка увязать принятие решения Сталиным с началом советского наступления на Халхин-Голе не выглядит убедительно. Советское наступление планировалось как блицкриг, и Сталин мог потянуть еще несколько дней, чтобы выяснить, как оно развивается. Так что все дело в поляках и в склонности Сталина обсуждать наиболее важные решения с соратниками по Политбюро, встреча которых была назначена на 19 августа. Такие обсуждения были полезны и как «мозговой штурм», и как возложение ответственности за рискованное решение на всех. Обсудив ситуацию на Политбюро, вождь принял окончательное решение — внешняя политика СССР меняет направление. Не прекращая переговоров с англо-французскими империалистами, посмотрим, что предложат немецкие. И если предложат больше — возьмем.

На второй встрече с Молотовым 19 августа Шуленбург получил проект пакта о ненападении, составленный по всем правилам дипломатической науки. Одного только там не было — обычного для «литвиновских» пактов указания, что документ теряет силу в случае агрессии одной из сторон против третьего государства[621]. Сталин и Молотов прекрасно понимали, зачем Гитлеру пакт.

Тем же вечером советские дипломаты получили команду не тормозить экономические переговоры. В ночь на 20 августа торгово-кредитное соглашение было подписано. СССР получал 200 миллионов марок, на которые мог покупать германское оборудование, а долги гасить поставками сырья и продовольствия.

20 августа Гитлер, рискуя своим престижем, направил Сталину личное послание, чтобы подтолкнуть нового партнера принять Риббентропа 22 или 23 августа. В своем письме Гитлер принимал советский проект пакта и предупреждал коллегу о близящемся столкновении Германии и Польши — времени оставалось мало.

Если бы Сталин отверг сближение, в запасе у Гитлера был другой вариант внешнеполитической стратегии.

«21 августа Лондону было предложено принять 23 августа для переговоров Геринга, а Москве — Риббетропа для подписания пакта о ненападении. И СССР, и Англия ответили согласием!»[622], — пишет В. И. Мельтюхов. Гитлер выбрал СССР, отменив полет Геринга 22 августа (в Лондоне об этой неприятности стало известно лишь после подписания советско-германского пакта). «Выбор Гитлера можно объяснить рядом факторов. Во-первых, германское командование было уверено, что вермахт в состоянии разгромить Польшу, даже если ее поддержит Англия и Франция. Тогда как выступление СССР на стороне антигерманской коалиции означало катастрофу. Во вторых, соглашение с Москвой должно было локализовать германо-польскую войну, удержать Англию и Францию от вмешательства и дать Германии возможность противостоять вероятной экономической блокаде западных держав. В третьих, не последнюю роль играл и субъективный момент: Англия слишком часто шла на уступки Германии, и в Берлине, видимо, в определенной степени привыкли к этому. СССР же, напротив, был слишком неуступчивым, и выраженную Москвой готовность к соглашению следовало использовать без промедления. Кроме того, это окончательно похоронило бы и так не слишком успешные англо-франко-советские военные переговоры»[623].

Получив письмо Гитлера, Сталин отдал команду Ворошилову, и тот 21 августа зачитал западным военным миссиям заявление, в котором говорилось, что переговоры могут быть возобновлены, как только будет решен вопрос о пропуске войск.

21 августа Сталин поблагодарил Гитлера за письмо, выразил надежду, что пакт станет «поворотным пунктом в улучшении политических отношений между нашими странами» и согласился на прибытие Риббентропа 23 августа. Этому дню суждено было стать историческим.

Пакт

Когда Гитлер узнал, что Риббентроп может ехать в Москву 23 августа, он воскликнул: «Это стопроцентная победа! И хотя я никогда этого не делаю, теперь я выпью бутылку шампанского!»[624]

Гитлер говорил 22 августа, что теперь боится только одного, что «в последний момент какая-нибудь сволочь предложит план посредничества»[625]. Имелся в виду Чемберлен.

Поскольку Польша своим несогласием на проход войск заблокировала военные переговоры в Москве, заключение англо-франко-советского союза до близившейся развязки германо-польского конфликта перестало быть реальной альтернативой германо-советскому сближению. Очевидно, что после заключения пакта о ненападении между СССР и Германией военное соглашение вообще не могло быть заключено. 22 августа Ворошилов встретился с Думенком, который как раз накануне получил согласие правительства на подписание военной конвенции, буде ее проект все-таки выработается. Ворошилов сказал: «Французские и английское правительства теперь слишком затянули политические и военные переговоры. В виду этого не исключена возможность некоторых политических событий…»[626] Возможность была именно не исключена. Переговоры с Риббентропом могли еще и сорваться.

Тем временем слухи о советско-германском сближении не на шутку обеспокоили Японию. 22 августа, когда советские танки уже прорвали японский фронт за Халхин-Голом, японский посол Осима встретился с Вайцзекером. Он был крайне обеспокоен тем, что «если Россия освободится от забот в Европе, она усилит свой фронт в Восточной Азии и оживит китайскую войну»[627]. Союз с коммунистической державой явно противоречил обязательствам Германии по Антикоминтерновскому пакту. Посол «ожидает в Японии некоторый шок» от подписания пакта. Вайцзекер стал успокаивать японца, разъясняя, что пакт будет способствовать нормализации советско-японских отношений. Да и прежнее толкование антикоминтерновского пакта как антисоветского устарело. Ведь «для Японии Англия стала врагом № 1, а Германии угрожает не столько русская, сколько британская политика». И если уж быть до конца откровенными, то когда Германия предлагала еще сильнее углубить немецко-японское сотрудничество, «японское правительство тянуло»[628] (5 мая японцы отказались дополнить Антикоминтерновский пакт военным соглашением). Пришлось послу проглотить пилюлю. Но японцы не забыли, что Гитлер не ставил их заранее в известность о своих внешнеполитических прыжках, и в 1941 г. при очередном резком повороте не последовали за ним. Вайцзекер признал: «Мы пересели на русскую лошадку и сумели… быстро отдалить от себя японцев»[629].

23 августа, прилетев в Москву, Риббентроп встретил прохладный прием, но на очень высоком уровне. В переговорах участвовал лично Сталин, который не поддерживал разговоры о «духе братства» двух народов, а деловито торговался.

Советская сторона приняла немецкие поправки к проекту пакта, кроме помпезной преамбулы о дружбе.