Во-первых, его обвиняют в контаминации, то есть в том, что, переделывая какую-то греческую пьесу, он порой вставлял туда сцены из других комедий. Так, в «Братьях» вся сцена со сводником принадлежит не Менандру, а взята у другого автора (Heaut., 10–20; Adelph., 1–16). Но так поступали практически все римские поэты.
Во-вторых, говорят, что его образы уже встречались у Плавта и Невия (Eun., 19–30). Но Теренций справедливо замечает, что вообще во всей новоаттической комедии одни и те же образы — злая гетера, парасит-обжора, воин-хвастун и т. д.
В-третьих, враги говорят, что он легковесен (Phorm., 6). Смысл этого обвинения мне неясен.
Наконец, он не сам пишет свои пьесы.
Быть может, в этом последнем обвинении и следует искать причину общей ненависти.
23
Цицерон говорит, что у Сципиона и Лелия язык был лучше, чем у всех современных им поэтов Рима, даже у трагика Пакувия, которому он отдает первое место (Cic. De opt. gen. orat., 1; Brut.)
24
Чего никогда не сделал бы ни один герой Плавта, ибо, во-первых, у него нет денег, а во-вторых, он не даст их никогда своднику.
25
Древние комедии на 2/3 состояли из песен — арий и речитативов.
26
Раб-бездельник, который пьянствовал всю пьесу.
27
Блестящая реконструкция С. И. Соболевского. Он обратил внимание на одно сообщение Доната, античного комментатора Теренция. Донат пишет, что у Менандра Микион женится охотно, по собственному желанию. (Очевидно, автор хотел закончить комедию двумя счастливыми свадьбами и не оставлять Микиона осиротевшим и одиноким.) Из этого Соболевский делает неопровержимый вывод, что вся приведенная нами сцена целиком сочинена латинским автором (Публий Теренций. Адельфы. Введение и каммент. С. И. Соболевского. М., 1954. С. 358).
28
Слово «осел» было, по-видимому, любимым эпитетом — довольно нелестным, конечно, — часто срывавшимся с уст Сципиона (Cic. De or., 11, 258; 267; Plut. Reg. et imp. apophegm. Sc. min., 16; App. Hiber., 85).
29
Цицерон постоянно говорит об увлечении Сципиона астрономией. Диалог «О государстве» начинается с долгих научных дебатов о небесных явлениях. Туберон считает только Сципиона способным ответить, почему на небе видны два солнца. Сам Публий говорит, что беседовал с друзьями об астрономии даже под стенами Нуманции. Еще более подогрели его интерес к астрономии Полибий и Панетий. Оба интересовались этой наукой, а Полибий даже считал, что полководцу совершенно необходимо знать ее. Несомненно, оба ученых грека давали ему уроки.
В то же время из текста Цицерона очень заметно, что Лелий совершенно не разделяет увлечения своего друга.
Когда он приходит и узнает, что разговор идет об астрономии, он с досадой спрашивает:
— Разве мы уже изучили все, что относится к нашим домашним делам и государству, что хотим знать, что происходит на небе?
Затем именно он приводит слова своего наставника Элия, издевавшегося над этой бесполезной наукой. И наконец решительно прерывает разговор о звездах (Cic. De re publ., 1,15; 17; 19; 30–32).
30
Правда, Астин предполагает, что еще до отъезда в Испанию Сципион был квестором (Op. cit., 14–15). Приводит он единственный аргумент — по сообщению Полибия, в 151 году Сципион голосовал за войну в Иберии, а голосование это происходило в сенате, значит, он уже был его членом. Однако у нас нет ни одного известия о его квестуре, а голосование могло происходить в народном собрании, так как тот же Полибий решительно утверждает, что вопросы войны и мира решает только народ. Что до Лелия, то первую известную нам должность он занял в 145 году.
31
Время этого путешествия неизвестно. Terminus ante quem появляется в 151 году, когда Сципион уехал в Испанию. Год спустя вернулся на родину Полибий. Так что путешествие могло произойти в любой год от 166 до 151 — го. Но мне представляется, что до 160 года наш герой был слишком занят пьесами. Писались они каждый год. Пропущены были только 164 и 162 годы. Но в 162 году умерла Эмилия, и Сципион погружен был с головой в имущественные дела. А в 164-м его отец был цензором и, вероятно, хотел, чтобы его любимец был подле и, глядя на него, учился государственной деятельности. Поэтому я склонна думать, что он предпринял это путешествие, чтобы рассеяться после смерти отца.
32
У нас нет прямых известий о том, что Лелий и Полибий сопровождали Сципиона в Испанию. Но о Лелии Цицерон говорит, что все походы и путешествия у него были общими со Сципионом (De amic., 103–104). Что до Полибия, то, во-первых, Веллей пишет, что тот всюду сопровождал Сципиона. Во-вторых, сам историк говорит, что лично посетил Испанию. Когда это могло произойти? Я полагаю, что это случилось до 146 года, так как Полибий сначала предполагал завершить свой рассказ 168 годом, то есть 3-й Македонской войной. События 146 года заставили его изменить свой план и продолжить «Историю». Но описание Испании входило в первоначальный его рассказ. Значит, он посетил Иберию в бытность свою римским заложником. Сразу напрашивается вывод, что ему гораздо удобнее было это сделать в обществе Сципиона. Быть может, его одного в Испанию не отпустили бы.
33
«Чтобы римлянин сжег надменные башни завистливого Карфагена». Гораций. Эподы.
34
Так, во всяком случае, рисует его Аппиан. Судя по Ливневым эпитомам, этот историк гораздо более высокого мнения о Лукулле.
35
Это были единоборства между вождями.
36
Замечательно, что сын этого кельтибера, уже, очевидно, получивший кое-какое образование, очень гордился, что отец его пал от руки Сципиона. Он даже всю жизнь упорно носил на пальце кольцо с изображением этой славной битвы, несмотря на жестокие насмешки римлян (Plin. N. H., XXXVII, 9).
37
Corona muralis.
38
Главное божество ливийцев.
39
Цицерон описывает первую встречу Сципиона с Масиниссой. Но он ошибочно относит ее уже к тому времени, когда началась 3-я Пуническая война и Сципион был одним из офицеров. Из Аппиана мы знаем, что встреча эта произошла на год раньше и при иных обстоятельствах.
40
То есть имя «Африканский», которое наш герой унаследовал от своего приемного отца.
41
Это знаменитый «Сон Сципиона». Его обычно считают чистой выдумкой Цицерона, созданной по аналогии с теми волшебными снами, которые видел Публий Африканский Старший, а также с платоновским видением Эра. Но, быть может, была некая легенда, некий неясный слух столь естественный! — что великий предок, сокрушивший мощь Карфагена, благословил внука, который окончательно разрушил этот город. Аппиан, например, пишет, что в Африке старые солдаты говорили, что нашему герою помогает даймон его деда (Арр. Lib., 491).
42
Тураев Б. А. Карфаген // Энциклопедический словарь. Изд. Ф. А. Брокгауз и И.А. Эфрон. СПб., 1895. Т. XlVa. С. 652.
43
Точнее, его посол и представитель в сенате (сам он в то время был в Африке), возможно, Лелий Старший.
44
Тот самый, которому наш герой в 162 году выдавал приданое.
45
Какие причины заставляли Назику так упорно заступаться за пунийцев? К несчастью, до нас не дошло текста ни Полибия, ни Ливия (лишь его эпитомы). Сохранились только поздние авторы — Зонара, Диодор, Августин, Плутарх. На основании их анализа исследователи восстанавливают доводы Назики следующим образом.
Первое. Римлянам необходим страх перед внешним врагом, чтобы сохранить свое мужество (Zon., 9,30; Oros., 4, 23,9).
Второе. Без этого страха в Риме вспыхнут междоусобные войны (Plut. Cat.Mai., 27,2;Diod., 34–35,35).
Третье. Без этого страха Рим станет заносчивым и несправедливым с другими государствами (Aug. C. D., I, 30; DiocL, Ibid.).
Исследователи давно заметили, что все эти доводы риторичны, и, как замечает Астин, трудно поверить, что ими мог оперировать реальный политик (Astin А.Е. Scipio Aemilianus. Oxford, I967. P. 276). Кроме того, совершенно очевидно, что доводы эти придуманы задним числом. Пункт второй явно указывает на гракханский кризис, который, разумеется, не мог предугадать Назика. Далее. Первый пункт также вызывает большие недоумения. Как могли римляне забыть свое мужество, если в Испании пылала война? Все это заставляет многих ученых, особенно Гофмана, относиться ко всей традиции с недоверием (Hoffmann W. «Die römische Politik des 2 Jahrhunderts und das Ende Karthagos» — Historia, 9 (I960), Pp. 309 sq.). Он считает, что перед нами конструкция поздних писателей, которые знали уже всю историю Рима, включая войны Суллы и Мария, диктатуру Цезаря и «порчу нравов» I века до н. э. Тогда все несчастья Рима приписали разрушению Карфагена и вложили пророческое предсказание в уста мудрого Назики. Сам Гофман предполагает, что Назика не был принципиальным противником разрушения Карфагена, но его, как верховного понтифика, останавливали соображения религии. Он полагал, что у Рима нет causa belli iusti. Когда же такие причины появились, он сам охотно примкнул к противникам Карфагена.