Читать интересную книгу Отстойник - Сергей Чичин

Чарли вошел, а вернее сказать, влетел в портал не иначе как с посильной помощью слишком энергичного товарища. Иначе непонятно, почему спиной вперед. Я его насилу успел подхватить и задержать, предотвращая погромы.

— …не хочу!.. — так закончилась фраза Барнета, начатая по ту сторону.

— А придется, — запоздало поведал я ему. — Держи себя в руках, Чарли, не позорь наш биологический вид. Прикинься, что ты жрец вуду в пятом поколении или хотя бы выучился на программиста. Тут, чтоб ты знал, маги шляются.

— Какой жрец? Мейсон, да пошел ты, я баптист, как тебе прекрасно известно!

— Да тише ты, вдруг они тут баптистов на завтрак кушают.

Тут и Мик присоединился, а то я уже начал опасаться, что он все-таки решил перед отправкой пробежаться по базе и вломить по разу каждому встречному. На посошок, так сказать. Нет, либо удержался, либо быстро бегает. Фирзаил немедленно мимо него скользнул и погасил портал, видимо, чтобы зря не жечь электричество.

— Очень симпатичная толкучка, — оценил фон. — Вон под тем пологом наверняка арбузы продаются. Есть у кого-нибудь пара баксов?

— Не разбегайтесь и не отвлекайтесь. Здесь ничего не продается.

— Ты это знаешь или ты так думаешь?

— Это место не для того создано. Разве у вас… впрочем, нет, не хочу даже знать, как это у вас устроено. Но здесь ничем не торгуют, я уверен.

Мик вздохнул. Через какое-то время он сообразит, что то, что не продается, можно украсть, отнять или хотя бы взять «на посмотреть». Тут его придется приложить тяжелым тупым предметом. Надеюсь, окружающие примут эту мышиную возню за баптистские народные пляски.

На пути к логову собрата по происхождению мне дважды пришлось пнуть фон Хендмана, пресекая его непарламентское любопытство в отношении всего, что плохо или хоть как-то лежит. Фирзаил каждый раз оборачивался с болезненными гримасами — совсем не верит в наши добрые намерения, которых, впрочем, ему никто и не обещал. Но довел, как и обещал, до обширной ниши в стене, где за массивным профессорским столом восседал, что-то неспешно выписывая в тетради, пожилой мужчина определенно из наших. Не было тут ни компьютера, ни каких-то приборов; только груды бумаг громоздились вокруг в количестве, поражающем воображение, да еще странного покроя решетка со множеством торчащих из нее миниатюрных кристаллов на полке за спиной хозяина.

Завидя делегацию, местный удивленно задрал бровь.

— Профессор Нойманн, — обратился к нему Фирзаил, видимо, в порядке оказания уважения на разговорном английском, а может, наш тупарь так и не освоил телепатию, — я привел группу людей вашего мира. Эта женщина, Айрин, оказалась нашим долгожданным пятым Камертоном, а остальные сопровождают ее и, как это у вас говорится, представляют ее интересы. Они хотели бы подробнее узнать о предстоящей операции «Прорыв» и ее влиянии на судьбу вашего мира.

Профессор Нойманн изобразил на лице вежливое участие. Было ему на вид лет около шестидесяти, еще крепкий, если, конечно, под «крепким» понимать способность схомячить полный поднос гамбургеров и высадить все стекла в Макдоналдсе мощным пуком. Это не та крепость, при посредстве которой дают в глаз. И уже это мне в профессоре не понравилось. Нет, я вовсе не говорю, что бицепсы — отличительный признак достойной особи, хотя они, как правило, все-таки скорее плюс, чем минус. Не будь Мик так мышцаст, нас с ним давно уже утрамбовали бы. А не будь так мышцаста Айрин, я бы на нее давно и безнадежно запал, иссох и пропал с концами. А будь у Чарли в голове хоть одна мышца, он, возможно, не донимал бы меня постоянными общеобразовательными вопросами.

Далее я присмотрелся получше и с тревогой понял, что нравится мне в профессоре только его пишущая ручка, а по совокупности прочих достоинств я готов прервать сотрудничество вот хоть прямо сейчас. И это странно, потому что обычно я отношусь к людям с удивительной терпимостью, пусть не всегда с приязнью, бывает и откровенная антипатия, но не настолько же, чтобы хотелось за дверь выскочить. Тем более что ничего плохого профессор сделать еще не успел. Он нас оглядывал пристально, как через лупу, приглаживая окладистую седую бороду, не самый блеск гостеприимства, но мы, признаем уж честно, еще и не такого заслуживаем.

— Что ж, — голос у профессора оказался густой, басистый, с хорошо уловимым жестким акцентом, по-моему немецким, — я так понимаю, что подготовка уже начата? Это значит, что времени у нас совсем немного. Но поскольку моя часть работы по проекту давно выполнена, а в запуске я не участвую, буду рад поделиться знаниями. В конце концов, долгие годы упорной работы… надо же, сами понимаете, с кем-то разделить триумф. Что вас интересует?

— Когда нас домой отправят? — не растерялся Чарли.

— А рыжие женщины, правда, самые темпераментные? — Это Мик. Меня бы спросил, пугало, вот ведь надо сразу профессора напрягать. Тем более какой он сексолог, будучи за такой можай загнан. Или им сюда, помимо пива, еще и баб поставляют? Таких же американских, бесцветных, невыразительных, фастфудом откормленных?

— Что вы своим заклинанием собираетесь сделать и как оно должно мир исправить? — А вот это Айрин, я даже озадачился, откуда такая созидательность и точность.

— Хо-хо-хо, — благодушно прочухал профессор, чрезвычайно напомнивши в этот момент Санта-Клауса. Вот, наверное, почему он мне не понравился. Не люблю этого красномордого поганца со страшной силой. Тоже, впрочем, без объяснимых причин. — Сколько вопросов. Ну а вы, молодой человек, чего стесняетесь? Спросите, спросите меня! Что хотите знать? Какая команда выиграет чемпионат мира по хоккею? Из чего делаются ватрушки? Или, может быть, хотите знать, кто я такой, а? Дам чупа-чупс, если угадаете кто!

Достал из нагрудного кармана, действительно, чупа-чупс и выразительно подал его вверх, словно перед дитем малым.

Ну вот теперь отлегло: стало понятно, почему он мне не понравился. Давненько уже меня никто не пытался эдак высокомерно гнобить, как безответную дитятю с колокольни саркастического родителя. Дам чупа-чупс, если угадаете почему.

— Думаю, вы — тот парень, которому посочувствует вся реанимация, — ответствовал я, собравши в голосе всю доступную выдержку, и выдернул свой приз из мягких профессорских пальцев прежде, чем он успел перемениться в лице. Зачем, спрашивается? Я же не люблю конфеты. Подумал и вручил Айрин, как переходящее красное знамя.

— Не понял, — посетовал профессор, ошалело переводя взгляд со своей опустевшей руки на мигрировавший в руки Айрин цветастый шарик. — Вы это как… серьезно? Вы явились сюда и угрожаете мне расправой?!

— Да ну что вы, профессор. Это просто призыв к корректности в общении. Какой бы интеграл вы там ни вычислили, чтобы поднасрать в устройство мироздания, стоит ли корчить из себя папку на каждом углу?

— О! Вы же, как я понимаю, считаете, что это право приобретается вместе с автоматом?

— Нет, сэр. Оно никак не приобретается и вообще не распространяется. Это что-то типа аппендикса — бывает у каждого, и у каждого подлежит ампутации. Вопрос только в том, найдется ли вовремя хирург.

— Доктор Мейсон, а не пойти ли вам прогуляться по этому вокзалу? — Айрин ткнула меня локтем. — Нам бы как-нибудь разобраться с тем, что итак на кону, без довесков вроде твоего ущемленного достоинства.

— Да с удовольствием. — Я развернулся и двинул из профессорской ниши на простор аппаратного зала. Все равно, чувствую, из океанов профессорского самодовольства на мою неприязненную удочку ничего полезного не выловишь, да и сам он… знаем мы таких просветителей. Попал на место, где ему дали… даже не нажать на красную кнопку, а всего-то один из проводов к ней припаять — и все, полные штаны пафоса и «хо-хо-хо». Вот, знаете, мелочь, а задело. Так порой один косой взгляд весь день портит. И пиво кончилось. Банку я примостил, за отсутствием видимых урн, на ближайшую плоскую поверхность издающей тихий рык машины, запустил руки в брюки и побрел вокруг зала. Совершу полный круг. В финале его окажусь опять у профессорского лежбища. Если к тому времени не попустит — ударю светило науки в рыло, возможно даже с локтя. Я не Мик, но тоже радости мало. А в процедуре запуска нашего общего великого дела херр Нойманн не участвует, сам проболтался. Вот облом будет, все закричат «Ура!», бросят в небо конфетти и откроют шампанское, а он будет конвульсивно дергать конечностями, силясь нащупать в кровавом акияне лица ошметки носа. Типа с Новым годом, Санта. Ну да, я как маленький. А чего? Брутальным я уже был совсем недавно, могу немножко понянчить комплексы?

Мигрируя между стенами и аппаратами, я набрел на нишу вроде нойманновской, только забранную силовым полем наподобие камеры. Поле тут было вполне ощутимое, в отличие от памятной мембраны, видимое невооруженным глазом, так что тыкаться в него я поостерегся. За полем, прямо на полу, за неимением какой-либо мебели, сидел по-турецки парнишка, чье родство с Элом не вызывало ни малейшего сомнения. Вот только был он ощутимо меньше габаритами — все равно крупнее меня, хотя сложно оценить сидящего, намного суше (но все равно выглядел способным завязать в узел небольшой трактор), а самым выразительным в нем была масть. Был он не то что рыжий, а прямо-таки красный, включая как шерсть, так и кожные фрагменты, и даже глаза сверкали тусклыми багровыми капельками. Смотрел он прямо перед собой, но как только я перед ним остановился, немедленно на меня уставился. Без особого выражения, чем зарекомендовал себя здравомыслящим. Вот против этого ничего не имею. Вполне симпатичный товарищ. Судя по тому, что заперли за такой стенкой, тоже небось кому-нибудь в морду съездил.