Читать интересную книгу Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя - Владимир Н. Яранцев

абсурда. В финале герой нечаянно примеряет пенсне своего знакомого, и все вокруг предстает в реальном виде. Неужто все, что он видел до сих пор, «видел неправильно», и рад ли он теперь этой правильности? Тут, однако, роман заканчивается, и вопрос поэтому превращается в риторический. О Добычине Иванов, несомненно, знал: в 1934 г. в «Красной нови» его «Город Эн» публиковался под названием «Начало романа» (№ 5, главы 1–13) и анонсировался как «Половина романа» в 1935 г. Возможно, что «Город Эн» был бы напечатан в «Красной нови» полностью, но тут неожиданно «Добычин допустил какое-то некорректное замечание в адрес журнала», как значится в комментариях В. С. Бахтина и А. Ф. Белоусова к Полному собранию сочинений Л. Добычина 1999 г. Со слов Слонимского, друга и благодетеля Добычина, считается, что Ермилов все-таки «предполагал продолжить публикацию».

Зато получилось с печатавшейся в «Красной нови» в 1934–1935 гг. «Голубой книгой» Зощенко, произведением куда более благонадежным. Как и Иванов, вкусив окрыляющего оптимизма Беломорканала и коллективной книги о нем, Зощенко решил создать книгу «радости и надежды» на светлое социалистическое будущее – потому и назвал ее «голубой», под цвет веры в людей и нового коллективистского строя. Потому и свои рассказы прошлых лет и новые собрал в один «коллектив», часто меняя их окончания на более светлые. Получился почти роман на ту же тему переделки человека, его страстей и пристрастий, пороков и склонностей в общий порыв к замечательному будущему. А чтобы эту новую жизнь приблизить, нужны отчаянные и храбрые бойцы, революционеры, «буйные головы» и их безумные поступки и подвиги, вроде А. Радищева, напечатавшего свою книгу «Путешествие из Петербурга в Москву» – открытый «призыв к восстанию». Сейчас, в 1936 г., это уже не нужно, ведь случились большие «удивительные события» и идет «Большая Работа». Похоже, что Зощенко, пришедший в начале 1930-х гг. к жанру «научно-художественной повести» («Возвращенную молодость» он даже снабдил обширным историко-медицинским комментарием), на этот раз создал сказкуо том, как все в стране идет к лучшему, о том, как впереди только радость и счастье.

И как было Иванову, два года печатавшему эту «Голубую книгу» в своей «Красной нови», не написать произведение такого же цвета, вдохновляясь советским оптимизмом Зощенко? И как можно было не верить одному из лучших «серапионов» – своему «брату» по литературе? Иванов же написал сказку настоящую – волшебную, детскую, со сходным названием, с ужасом, наверное, наблюдая, как сквозь эту сказку для своего пятилетнего сына прорастает нечто взрослое. Потому, видимо, не закончил. А тут еще дискуссия о формализме и натурализме, показавшая свои волчьи клыки, унесшая жизнь оригинальнейшего Добычина. Что делать дальше, как жить, если, поддавшись пафосу соцреализма на волне эйфории от краха РАППа, вдруг сам в 1934 г. заговорил о партийности, в 1935-м – о коллективности и в 1936-м – о беспощадности, и остановиться уже не можешь?

«Почему Сталин убил Горького?» Мятежный Правдухин

А ведь все это благодаря Горькому, его навязчивому присутствию, влиянию, подсказкам. И как теперь отнекиваться, если сам к нему приставал – с той семейной поездки в Сорренто, с главами «Похождений факира», «Двенадцатью молодцами» и получал должности и блага – ту же самую дачу, от которой он и теперь отнюдь не отказывался? Вот и борьбу с формализмом классик поддержал, но и одновременно потребовал большего. Надо выйти за узкие рамки, «углубить и расширить» этот спор, подумать о «формах нашего поведения». Например, о молчании по поводу «мерзостей фашизма», чувствуя «ответственность перед читателем и литературой». И ни одного имени в статье, например, его, Иванова, которого отметил даже куратор дискуссии, член политбюро А. Щербаков: «Выступление Всеволода Иванова, мужественное, беспощадное к своим ошибкам, может для многих служить примером» («Лит. газета», 5 апреля 1936 г.). Не говоря уже о Пастернаке или ленинградском скандале с Добычиным. Это было похоже на усталость от литературы и от всего окружающего, от самой жизни. Скорее всего, Горький наконец осознал, что ошибся, вернувшись в Россию, в СССР, где его вознесли до роли чуть ли не пророка новой литературы, сделали великим – главой и учителем всех советских писателей. И одновременно следили за каждым его шагом и словом, чуть ли не заставляли писать книгу о Сталине. Зато ему понравилась книга Ильи Груздева о своих ранних годах жизни, разбитая на короткие рассказы и названная «Жизнь и приключения Максима Горького». Какие уж тут приключения – слово слишком уж интеллигентное для его тяжелой жизни безотцовщины.

Главное же из этих приключений то, что он вдруг стал невероятно популярным писателем, издателем и политиком начиная с революционного 1905 г., за которым последовали успех журнала «Летопись» и шум по поводу «Несвоевременных мыслей», вытолкнувших его за границу. И вот теперь он прочно завяз в Совдепии, подыгрывал то сталинцам, то Бухарину, Рыкову, Ягоде и дружил с его молодым родственником Авербахом. Словно гадал, за кем будущее. 1936 год дал понять – за Сталиным, и кампания по борьбе с формализмом и натурализмом, навязанная им, это первый симптом, первый шаг к упрочению единовластия самым диктаторским образом. Накануне его смерти или гибели вокруг Горького образовался такой клубок самых разных людей, интересов, интриг, что разобраться в этом он сам уже вряд ли смог. Дадим слово сыну Иванова Вячеславу, который еще ребенком, тем самым, с «Голубой дачи», так хорошо запомнил Горького, своего отца и многих больших людей 1930-х гг., что, возможно, лучше других объяснил причины смерти писателя. Собственно, это ясно уже из названия его воспоминаний, озаглавленных так: «Почему Сталин убил Горького?» Потому, что Горький слишком явно симпатизировал наркому НКВД Ягоде, который, в свою очередь, старался иметь его своим сторонником в заговоре против Сталина. Но зачем тогда было Сталину придумывать какие-то изощренные способы убийства, если он убивал Горького с 1934–1935 гг., причиняя ему всякие неудобства и огорчения? А когда началась эта жуткая кампания против формализма, понял, что начинается эпоха расправ, и с литературой и литераторами тоже. И тут Горький уже никого не мог защитить от невиданной еще в России диктатуры.

И тогда Горький умер. И сразу началась целая череда «московских» процессов над «троцкистами», «шпионами» и «двурушниками». Воспоминания сына Иванова содержат бесценные сведения о жизни не только Горького, но и самого Иванова, зачастую весьма бесстрашно с «главными чекистами» обходившегося. Прислал же в 1920-е гг. Дзержинский ему пакет со всеми доносами на него, а Иванов просто бросил его в камин. А в 1930-е на предложение Ягоды чокнуться, «отец выбил у него из рук бокал, прорычав: “Я с тобой, палач, чокаться не буду”», вспоминает сын. А вот и о М. Погребинском, начальнике ГПУ Нижегородской области, которого Иванов звал просто «Мотя». «Мои родители, – пишет Вяч. Иванов, – познакомились с ним у Горького, его ценившего, и мы всей семьей провели лето в его угодьях». Это знакомство, продолжает сын Иванова, семье