Читать интересную книгу Гибель Византии - Александр Артищев

Бейлер-бей тем временем почти вплотную приблизился к Саган-паше и угрожающе вытянул вперед правую руку.

— Никто не боится полчищ неверных! — орал он во весь голос. — Но если враг застигнет нас здесь, где войска зажаты между морем с одной стороны, болотами — с другой, а возможность манёвра ограничена с тыла крепостными стенами, за которыми засел всегда готовый к вылазке неприятель, прольётся много турецкой крови!

— Я знаю это! — как мог защищался зять султана. — И всё-таки во всеуслышание заявляю: опасности нет! Ни итальянский флот, ни войска Хуньяди на помощь осаждённым не придут!

— Кто поручится за твои слова? — продолжал наседать Исхак-паша.

— Я сам в ответе за них! Своей головой!

Халиль-паша обратился к султану.

— Мои осведомители при дворе венецианского дожа сообщают об уже отданном приказе на отплытие из городской гавани около трех десятков военных кораблей.

Главный евнух встал, сделал шаг по направлению к визирю и скрестил руки на объёмистом животе.

— Не скажет ли мудрейший, когда это произошло?

Визирь в досаде покривил рот: говорить правду было невыгодно, солгать — означало рискнуть головой. Тем более, что и у Шахабеддина имеются соглядатаи при дворах западных правителей.

— Приказ был отдан в конце первой недели мая, — неохотно ответил он.

Шахабеддин несколько раз быстро кивнул головой.

— Правильно ли я понял, — елейным голосом загнусавил он, в то время как его похожее на жабью мордочку лицо кривилось в неприятной усмешке, — что христианские корабли, многовёсельные парусные галеры, число мачт на каждой из которых доходит до трех, уже более двух недель находятся в плавании? Тогда как расстояние от венецианских владений до Константинополя даже при неблагоприятных ветрах не превышает шести-семи дней пути?

Мехмед подскочил на троне, как ужаленный.

— Так значит флот не выходил из гавани? — вне себя закричал он.

— Доподлинно мне это неизвестно, господин. Но я думаю, что словам осведомителей Халиль-паши можно верить. Флот действительно покинул пределы Италии, но где он сейчас и с какой целью были подняты паруса — остаётся только гадать.

Он демонстративно развёл мясистыми плечами.

— Ведь содержание приказа — тайна для нас.

Лицо его вновь загримасничало.

— Может быть моряки отправились просто порыбачить?

В толпе придворных послышался угодливый смех. Как и визирь, старый евнух был тёртым сановником. Не опровергая прямо слова первого министра (что само по себе могло привести к нежелательным последствиям), он сумел в то же время заставить усомниться всех членов Дивана, включая самого Мехмеда, в доводах Халиль-паши. А заодно и напомнил о недавно высказанном Саган-пашой утверждении о вечном несогласии в рядах христиан.

Мехмед нетерпеливо тряхнул головой.

— Дефтердар! — потребовал он. — Твоё мнение, но только кратко.

Казначей поднялся с места и поклонившись, смущенно прокашлялся.

— Мой господин, я не буду многословен. Казна пуста и жалование воинам платить не из чего. Война сожрала все денежные запасы — подвоз провианта на сотни тысяч человек, дорогостоящий порох, приспособления для осады….

— Довольно, — оборвал его Мехмед, — я понял. Ты хочешь сказать, что если в ближайшее время не будет никаких изменений…..

— …..положение станет катастрофическим, — уныло докончил дефтердар. — Поступления от налогов не могут компенсировать расходов на эту войну.

Некоторое время Мехмед сидел в глубоком раздумье. Затем лоб его разгладился, он оживился и просветлел лицом.

— Слушайте меня, сатрапы! Я принял решение.

В шатре воцарилась полная тишина.

— Саган-паша!

Второй визирь вышел на середину залы и поклонился.

— Этой ночью ты со своими подручными обойдешь весь лагерь и узнаешь настроение солдат.

Он мгновение помолчал, затем продолжил:

— Как скажет большинство простых воинов, так мы и проступим!

Собрание одобрительно загудело. Халиль-паша вздрогнул, побледнел, открыл было рот для возражения, но тут же одумался. Повернулся к своим сторонникам, но беи, стараясь не встречаться с ним взглядами, поспешно отводили глаза в сторону.

"Я проиграл,» — подумал визирь, — "И дни мои уже сочтены».

Он поклонился и чуть сгорбив плечи, медленно направился в сторону выхода. Сановники расступались, торопливо освобождая ему дорогу как прокажённому.

ГЛАВА XXXVIII

Большую часть дня Мехмед провел в седле. Несмотря на услужливо подставленный зонтик и усердие двух опахальщиков, зной донимал его, как и всех прочих. Лица окружающих лоснились от пота, кожа казалась серой из-за налипшей пыли.

Пыль была везде — малейшее движение раскалённого воздуха поднимало с земли густые, почти невидимые облачка, которые блуждали повсюду, проникая в любую щель. Люди, животные, жилища, одежда, оружие — всё было покрыто тончайшим серым налётом. Даже мухи, расплодившиеся в таком великом множестве, что и ложку похлебки нельзя было без опаски отправить в рот — и те, казалось, были покрыты слоем пыли.

Мехмед проезжал мимо выстроенных полков и воодушевлял воинов призывом к новому сражению. Вернее, говорил не он сам: десять глашатаев, по пять с каждой стороны, выкрикивали слова, заученные ими еще утром, у стен шатра султана. Сам Мехмед молчал, не желая натрудить себе горло. Вполне достаточно и того, что он, невзирая на жару, проезжал перед рядами своих солдат.

Но перед расставленными полукругом полками янычар он заколебался. Подспудно он понимал немаловажную роль гвардии в предстоящем сражении, знал он также и то, что опрос, проводимый среди выборных представителей воинских отрядов, сопровождался угрозами янычар расправиться с каждым, кто проголосует за отход от стен города. И потому он решил обратиться к гвардии с призывом сам, хоть и с помощью глашатаев.

Он сделал знак тысяцким, чтобы те сомкнули свои полки потеснее и поднял руку, требуя полной тишины и внимания. Воины повиновались, многие затаили дыхание, чтобы лучше слышать речь султана.

Выждав несколько минут, Мехмед заговорил и глашатаи тренированными голосами далеко разносили его слова:

— Воины мои, любимцы Аллаха и Мохаммеда, пророка его! Вы способны на великие подвиги и знаете это. Завоевать этот город, — он указал в сторону Константинополя, — в вашей власти. Я говорю так, потому что знаю, что слово янычара твердо, как сталь его ятагана!

Восторженный рёв пронёсся над полками. Воины потрясали копьями, стучали клинками плашмя по своим щитам и громко топали ногами. Султан благосклонно качал головой в ответ на столь бурные выражения радости и удовольствия, затем вновь потребовал тишины. Здоровенным десятникам не сразу удалось восстановить порядок.

Мехмед смочил горло из поднесённой ему золотой чаши и продолжил:

— Я не раз спрашивал у ваших командиров, готовы ли они уничтожить врага, на которого укажет воля султана. И они отвечали: «В чистом поле, в открытом бою — любого! Но чтобы успешно штурмовать укреплённый город, надо в достаточной мере разрушить стены». Я сделал всё, о чём меня просили. На многих участках укрепления сравнялись с землей. Более того, почти все защитники уже перебиты и ничто не в силах помешать вам без потерь овладеть городом.

Это слова вызвали заметное оживление в рядах янычар. Кому может претить мысль придти на готовенькое? Тем более, что война с византийцами, вопреки ожиданиям, оказалась довольно-таки затяжной и кровопролитной.

— Теперь же настало время, — продолжал призывать Мехмед, — всем вместе идти на штурм. Без опаски, с открытым сердцем выполняйте свой долг ратников Аллаха! Вы, во многих боях завоевавшие себе славу непобедимых, должны покорить мне столицу греков. Я одарю богатством, саном санджак-бея и великими почестями того, кто первым поднимется на стены крепости и продержится там до прихода остальных. Идите же к своему счастью, в этот прекрасный и праведный бой, к мечте всех храбрецов со львиными сердцами в груди. Завтра настанет день, величие которого на века восславит имя Аллаха!

Мехмед смолк, переводя дух. Краем глаза он ощущал на себе десятки и десятки тысяч горящих алчностью взглядов. Они питали его, заряжали энергией и силой, делали его речь вдохновенной и страстной. Перед ними он чувствовал себя всемогущим, вершителем судеб миллионов и миллионов людей, владетелем необъятного человеческого стада, окруженного сворой преданных псов-волкодавов.

Божественная сила власти, лишь ненамного уступающей власти самого Аллаха! Тому, кто воспротивится ей, не суждена долгая жизнь. Греки первыми подали дурной пример и вот результат — зверь обложен со всех сторон, затравлен и загнан в собственную нору. Остаётся лишь неспешно приблизиться, вдохнуть источаемый им запах безумного страха и глубоко погрузить нож в трепещущее сердце жертвы. Невыразимо прекрасный миг для истового охотника! Душа Мехмеда ликовала.