Падая, я немного отдыхал и снова шел. Словно компас, меня вели твои огромные, во все небо глаза. Ведь я обещал тебе, что вернусь. Я не имел права умирать. Девочка моя, все это время я думал о тебе. На седьмой день мои силы исчерпались. Рана на ноге воспалилась. Обожженное лицо покрылось коркой и начало подпухать. Но я не сдавался. Не имея сил подняться, я полз. Останавливаясь днем в пещерах, я промывал раны чистой горной водой, прикладывал лед, выковыривал из гнезд змей и ел. Меня не покидала надежда, что я доберусь, что меня кто-то увидит, кто-то спасет. Теряя сознание, я приходил в себя и снова полз. Ведь я обещал тебе, я обещал! Что было дальше, я помню плохо.
Это был мой десятый день в горах. Очнувшись, я увидел вокруг себя огромное количество моджахедов. Смеясь, они пинали меня ногами. Затем дали выпить какой-то чай. Наверное, это была трава. Мне стало легче дышать, исчезли боли. Но я «поехал». Вокруг меня все плыло. Бросив меня в глубокую яму, они закрыли меня какой-то плитой. Следом за мной полетели кусок лепешки и бутыль воды. Я снова вырубился. Не помню, день это был или ночь. Очнувшись, я увидел кусочек неба. Светлого, голубого. Чистого, как твои глаза. Как мне было обидно! Веришь, тогда я впервые почувствовал смерть. Я не хотел умирать.
Это в книжках пишут, что люди ничего не боятся. Что смело идут на амбразуру, кидаются на врага. Неправда. Люди всегда хотят жить! И если у тебя есть выбор – жить или умереть, – ты всегда думаешь, во имя чего ты готов умирать! Так думал и я. Да, во время Отечественной войны погибли наши деды, миллионы советских парней. Но они освобождали свою Родину. Для руководства нашей страны война превратилась в бизнес. Ведь Афганистан не такая уж и бедная, но дико нищая страна. Парадокс!
Сидя в этой глубокой яме, я впервые задумался над вопросом: что здесь делаю я? Воюю? Да! Но за кого? За что?! За светлые идеи строителя коммунизма, за геополитические интересы, за «апрельскую революцию», которую моя партия сюда принесла? Что, что здесь делаю я?! Это не моя земля! Скажешь, интернациональный долг?! А в чем он заключается, ответь! Я кого-то спасал, я помогал что-то здесь строить, созидал?! Нет! Я воевал против того, кого мне партия обозначила как врага. Я убивал их, понимаешь? Тупо нажимал на курок, и все! Я убивал их потому, что так мне сказали, потому что они думали не так, как было надо! А как надо было, Лена, скажи?! И пусть они трижды были не правы. Это их дело, это их страна! Веками в разных странах люди, как заблудшие овцы, идут по пустыне за идолами, которых придумали себе. И, прежде чем они поймут, что идолы их лживы, что они предали их, проходит не один год. Так и Афган. У каждого из них была своя жизнь, были свои семьи, дети, жены, матери. Многих, как и меня, ждали невесты. Это была неправильная война. Это не они напали на мою родину, это я пришел к ним.
Отхлебнув кофе, Калетник тяжело вздохнул и посмотрел в окно.
– В этот же день «духи» потащили меня на допрос, – продолжил он и тяжело вздохнул. – Ты знаешь, их не интересовали ни моя часть, ни мое имя, ни кто я, ни как меня зовут. Пиная ногами, они хотели знать только одно – убивал я их или нет. Избив, они сорвали с меня погоны, форму, сняли обувь. Взамен дали какое-то вонючее тряпье. Несколько дней они держали меня в кандалах. Но это зря. Забыв дни, я терял последние силы. А они все время требовали от меня, чтобы я принял ислам, иначе не будут меня лечить. Я не соглашался. Слишком дорог Бог был для моей матери. Я не мог изменить ни ей, ни ему. В отместку меня заставляли по десять часов учить фарси, вслух читать суры из Корана и заучивать их наизусть, молиться. Если я замолкал, в меня летели камни. Только после этого они давали еду. Вонючую похлебку, сделанную из отходов. Порой после этих лакомств я чувствовал то непонятный прилив счастья, то становился злой. Только потом я понял, что они подсыпали в еду наркотики.
Через несколько дней меня перевезли в пакистанский лагерь Мобарез, расположенный в скальных пещерах. Меня поместили в пещеру с молоденьким солдатиком Славой, захваченным в плен еще в прошлом году. Без света и свежего воздуха я просидел там несколько дней. Неожиданно – не знаю, вечер это был или день, – нас посетил один американский журналист из Би-Би-Си. Милый, участливый толстяк Том. Посветив на мою ногу, он сказал, что гангрена может ее съесть. Я неплохо тогда знал английский. Мы долго с ним разговаривали. Не скрою, я многое рассказал ему о себе. Не военные тайны, нет. Так, о жизни, о семье, о тебе. Скажу честно, я попросил его помочь мне. На следующий день меня начали лечить. Наверное, это было благодаря ему. Два года я провел в этой тюрьме. Как граф Монте Кристо, я ставил зазубрины на стене. Как мне там жилось, я не хочу говорить. Самое страшное из этого было не пытки, не холод, не голод. Самое страшное было видеть, как рядом, потеряв веру, ломается человек. Целыми днями Славик кричал, кричал до хрипоты, бросался на двери, царапал ногтями камни, бился головой о стену. Ночью, забывшись, он звал свою мать. На это было невозможно смотреть. А однажды, проснувшись, я увидел его мертвым. Не выдержав, парень скрутил из халата веревку и повесился на ручке двери.
Лена взволнованно встала и подошла к Грише. Прижав его голову к своей груди, нежно погладила.
– Гришенька, как мне тебя жаль, – с болью протянула она.
– Сядь, Аленка, я должен тебе все рассказать. – Калетник насупил брови и отстранился. – Мне так будет легче. Это как на исповеди. Ведь я об этом еще никому не говорил.
Вздохнув, Лена опустилась на стул.
– Так вот, это было в конце осени. Заканчивался октябрь девяносто первого года. Неожиданно ко мне снова приехал Том. Тогда я уже был в камере один. Том рассказал мне о том, что произошло в нашей стране. Затем сообщил, что умерла моя мать. Сказал, что сестру забрали родные. Протянув фотографии, Том показал тебя. Сказал, что ты вышла замуж, что у тебя дочь. Да, Аленушка, я понимал, что ты не могла ждать вечно. Ты должна была устраивать свою жизнь! Но как было больно на это смотреть! Схватив твою фотографию, я ревел, как ребенок. Я выл!
Опустив голову, Лена тихо заплакала. Не переставая слезы ручьем текли по ее лицу.
– Успокойся, родная, – прошептал Григорий и погладил ее по руке. – Я тебя ни в чем не виню. Это жизнь. Мы долго беседовали с Томом. Я не хотел его отпускать. За эти годы я одичал. Я не видел нормальных людей. Сочувствуя, Том сказал мне, что может вытащить меня отсюда при помощи Международного комитета Красного Креста. Рассказал о том, что еще перед развалом Союза вышел указ об амнистии афганцев, перешедших на сторону врага. Но это был фарс! Как случайных пленных, так и предателей на родине преследовали. Многих сажали в тюрьмы, некоторых расстреливали. В подтверждение своих слов он показал мне газету «Известия», где описывалась судьба такого же пленного, как и я. Возвращаться на родину я не хотел. Несмотря на то что там уже была другая страна, правили там те же люди. Подстроившись под вызов времени, они лишь поменяли свои партбилеты, но не нутро. Да и кому я там был нужен? Обо мне все забыли! Родина, армия и даже друзья поставили на мне крест. Мамы давно не было, у тебя – своя жизнь и семья.