настоящую комсомольскую свадьбу. Это действие происходило не в роскошном ресторане, а в скромном кафе. На свадьбу приглашен узкий круг лиц, и ясно, что это реальная республиканская знать, а молодежь – подрастающая элита.
Позже, даже года два спустя, если кто-то говорил, что был на свадьбе дочери Ясуева, то это признавалось как высшая привилегия и приближенность к миру всесильных и сверхмогущественных. Участники, а их число почему-то с каждым днем увеличивалось, с восторгом описывали торжественность, грандиозность, и в то же время скромность церемониала.
Правда, Алпату, сославшись на острый радикулит, избежала присутствия на важном мероприятии. Зато Домба восседал возле матери невестки, весело и непринужденно общался с Татьяной Ивановной, пил в удовольствие много, к злости не пьянел и от этого страдал. Он хотел напиться, чтобы не видеть этого кошмара, ведь присутствие жениха на чеченской свадьбе – позор. А его сынок сидит на почетном месте с невестой, а рядом родители, и это все как-то терпимо, но вот какая-то «сволочь» крикнула «горько», и молодые встали… Так несчастный Домба не только отрезвел, под стол полез.
– Что вы там делаете, Домба Межидович? – участливо интересовалась Татьяна Ивановна.
– Обувь жмет, – плакался Докуев.
– Так вы разуйтесь, – подсказывала теща сына. – Мне вот тоже новые туфли мозоли натерли, так я их давно сняла, и теперь все не могу найти. Ногами шарю, а их нет. Вы случайно их там не видите? Скоро танцы, а я в одной туфле, словно Золушка…
А потом приглашенные, как на партсобрании, стали наперебой кричать – «горько». И хорошо, что молодые не целуются, а просто поклоном благодарят за внимание, все равно Домбе невтерпеж, и сославшись на боли в желудке, он остаток свадьбы восседает в туалете, чем вызвал массу нареканий у присутствующих, а личный врач Ясуева рвался в уборную для приостановки расстройства.
Как положено у нуворишей, состоялось свадебное путешествие по ряду социалистических стран Европы. Недурственная лицом и в противоположность телом, жена Албаста быстро надоела ему. Привыкший к вольной жизни, он не мог удовлетворяться только лишь ложем неказисто сложенной жены, однако гулять направо-налево, как прежде, было опасно: дочь Ясуевых ревнива, до невозможности строго регламентирует время мужа. Тогда Албаст пошел на вынужденное ухищрение. Верный помощник Докуева, его неизменная секретарь-референт, которая, по мнению многих, выполняла не только служебные, но и мимолетные интимные поручения председателя, в том числе и по обслуживанию важных персон, увольняется, и на ее место назначается молодая и красивая девушка – Малагова.
В свои неполные девятнадцать лет Малагова уже трижды побывала замужем; и не мужья ее выгнали, нет. Она не умеет и не хочет убирать, готовить, чистить, и свекрови гонят ее со двора, обзывая неряхой, бездельницей. А она совсем не печалится, сладостная улыбка еще соблазнительней загорается на ее румяном лице, и она, вольная и счастливая, готова к новой неуемной любви.
Не без труда и средств Албаст овладел ею и стал сочетать полезное с приятным в рабочее время, а подконтрольное, так сказать свободное время, невольно посвятил жене и попытался стать порядочным семьянином.
Вскоре блаженная жизнь председателя колхоза рухнула. Как-то в понедельник с утра Малагова не объявилась на работе. Злой Докуев вел планерку и вдруг, в нарушение строгого порядка, в кабинет ввалился бригадир птицеводческой фермы. Албаст хотел отругать его за опоздание, но вошедший стремительно приблизился, и, склонившись, дыша застоялым чесночным перегаром, стал бубнить над ухом председателя.
– Да не может быть! – вскричал Докуев, глаза полезли вверх.
Вновь басовитый шепот, убедительные жесты, и Албаст, не говоря ни слова, выбегает из конторы. Через полчаса он в палате травматологии районной больницы, где с гипсом на руке и ноге лежит перебинтованная Малагова. Лечащий врач подтверждает версию бригадира: в выходные дни секретарша отдыхала с городской молодежью на высокогорной турбазе «Беной». Возвращаясь с гулянки, подвыпившая Малагова попросилась за руль. Будучи также в нетрезвом состоянии, ее попутчики поддались прихоти красавицы, и в результате на ближайшем повороте машина вылетела в ущелье. К счастью, жертв нет, но ее друзья в таком же виде лежат в мужском отделении. Разъяренный председатель колхоза бросается к ушам пациентки, срывает серьги, потом, несмотря на вопли пострадавшей, хирургическими ножницами, с трудом, потея, разрезает гипс и умудряется сделать то, что накануне не смогли сделать несколько медработников – под душераздирающий крик стягивает массивное кольцо с опухшего пальца… Легендарный бриллиантовый набор во второй раз возвращается в руки Докуевых (однако Бог любит троицу).
Через день сельские новости доходят до города. Опозоренная жена – дочь важнейшей национальной персоны республики, царапает Албасту лицо, рвет сорочку, дергает мужа за галстук и под конец выпихивает за дверь, следом летят ботинки.
Албаст в панике. Перед ним страшная дилемма: или он вовсе распластается перед женой и станет абсолютным подкаблучником или послушает родителей и выдержит достойную паузу. Думать тяжело. В первом варианте несвобода, но карьерный рост и внешнее благополучие, во втором – свобода, но бесперспективность. На очередном совещании в обкоме КПСС Ясуев презрительно осмотрел Докуева Албаста, стоящий рядом председатель республиканского Агропрома даже руки не подал, а во время заседания соседние с ним кресла пустуют – как от чумного, шарахаются от него коллеги и друзья.
В тот же день, вопреки мольбам родственников, он у парадного подъезда – «падает ниц, бьет челом». Все, у него только фамилия остается – Докуев, а так он напросился на теплое пристанище, покорный зять, хочет усыновления, он – тряпка. В один день произошло перерождение, однако шел он к этому давно.
Состарившиеся Домба и Алпату в отчаянии; выращенное, вскормленное, вышедшее в люди великовозрастное дите, исчезло, перешло в другие руки. Внешне ничего не видно, и были бы они молоды, так бы не переживали. А теперь, когда им особенно нужна сыновья забота, опека и ласка, они потеряли опору, и не просто потеряли, у них ее нахально отобрали.
И если бы на этом закончились их страдания! Сноха, и в открытую и за спиной называет Докуевых недоносками, к ним никогда не приходит, и мужу запрещает. Только изредка, раз в месяц придет старший сын в родительский дом, посидит на краешке стула пять минут, к еде, к питью не притронется, все ерзает виновато, на часы посматривает, а семейные проблемы ему в тягость, даже противны – он чужой.
Пропасть отчуждения все больше и больше расширяется между Албастом и родными, и кажется что возврата к прошлому нет. Однако в это время возвращается из тюрьмы младший сын – Анасби, и он, нахальный,