Но даже когда Троцкий узнает о "свершившемся термидоре", революционер-историк не откажется от оптимистического видения будущего. Уже находясь в Мексике, в письме к своей стороннице Анжелике Балабановой от 3 февраля 1937 года он пишет: "Что значит пессимизм? Пассивная и плаксивая обида на историю. Разве можно на историю обижаться? Надо ее брать как она есть, и когда она разрешается необыкновенными свинствами, надо месить ее кулаками. Только так и можно прожить на свете"[92]. Троцкому ничего не оставалось (даже тогда, когда стало ясно, что он проиграл), как "месить" историю "кулаками" в надежде, что она когда-нибудь все расставит по своим местам.
Оценки Троцкого несут на себе печать революционного радикализма и фанатичной веры в истинность исходных посылок русской революции. Но "История русской революции" тем не менее является одним из лучших его сочинений. Правдив ли Троцкий как историк? Можно ли ему верить? Он знает, что потомки зададут ему эти ядовитые вопросы. Из глубин ушедших десятилетий летописец революции, отвечая, нужно ли писателю
"так называемое историческое беспристрастие", пишет: "…серьезному и критическому читателю нужно не вероломное беспристрастие, которое преподносит ему кубок примирения с хорошо отстоявшимся ядом реакционной ненависти на дне, а научная добросовестность, которая для своих симпатий и антипатий, открытых, незамаскированных, ищет опоры в честном изучении фактов, в обнаружении закономерности их движения"[93]. Мы же должны знать, что Троцкий не был беспристрастен. Когда он писал о революции, он писал как бы о себе. Для него революция и он сам были едины. Этим, думаю, многое объясняется. Но для нас важен его цельный взгляд на драму и трагедию русских революций.
Интересно отметить, как Троцкий работал над историческим трудом. Изучив огромное количество самой различной литературы, историк начинал собирать наиболее характерные цитаты, высказывания, документы. Затем наклеивал их в определенном логическом порядке на листы бумаги в соответствии с намеченным планом подготовки статьи, главы, книги и т. д. Получались своеобразные длинные "свитки", в которых между цитатами "монтировались" размышления, комментарии, умозаключения Троцкого. Это был первый черновик главы. Обычно он писал и второй черновик, наполняя намеченный исторический сюжет все новыми и новыми данными и обобщениями. И лишь третий вариант, по его мнению, можно было считать последним. Поражает работоспособность Троцкого: некоторые фрагменты "Истории" вошли в последний вариант рукописи лишь после многократной переделки. На полях бумаг — статистические выкладки, справки, ссылки на документы, пометки для себя.
В рукописи, сохранившейся в Гуверовском институте, обнаружены главы, которые не вошли в книгу. Например, там есть глава "Соглашатели", посвященная в значительной мере попыткам Керенского использовать Краснова против большевиков в ноябре 1917 года. Затем, однако, Троцкий не вставил эту главу в книгу, а часть материала включил в другие разделы.
Троцкий, работая над "Историей русской революции" (почти через полтора десятка лет после ее победоносного свершения) и будучи одним из ее активных участников, выступал одновременно и как мемуарист, и как въедливый историк. Этот синтез, помноженный на литературное мастерство, позволил автору создать выдающееся произведение.
Позже, незадолго до своей гибели, Троцкий уже не мог писать так как раньше. Московские процессы, где он, по сути, был главным обвиняемым, выбили его из колеи. Так, его книга "Преданная революция", представляющая синтез исторического и логического анализа советской действительности, написана много слабее его более ранних книг. В июне 1937 года Виктор Серж в письме Седову сообщал, что, редактируя "Преданную революцию", он встретился со многими трудностями: "Книга не написана, не составлена, а наспех сшита из разных материалов… масса почти дословных повторений и длиннот… Не надо убивать книгу громоздкостью…"[94] Но эту книгу Троцкий писал в Норвегии, когда над ним уже была занесена рука "карательных органов". На Принкипо творческая обстановка была неизмеримо благоприятнее.
Нужно сказать, что, хотя Троцкому не удалось избежать писательского эгоцентризма при освещении событий, "История" — глубокое и масштабное свидетельство колоссальной российской драмы. При всем эгоцентризме повествования, которое едва ли устранимо при описании пласта времени, где художник лично сам действовал, страдал, надеялся, "История" написана в основном в спокойном, сдержанном, исторически объективном стиле. Думаю, это далось Троцкому нелегко, ведь летопись революции создавалась им после сокрушительного поражения, которое он потерпел от Сталина.
Труд философски глубок, психологичен, крайне заострен полемически. Это вызвано тем, что в то время, когда он создавал свою "Историю", в Москве уже полным ходом шла фальсификация всего минувшего, начиная с 1917 года. В статье, посвященной откликам на "Историю русской революции", Троцкий писал: "Подобно тому как разбогатевшие лавочники создают себе новую, более подобающую генеалогию, так выросший из революции бюрократический слой создал себе свою собственную историографию. На службе ее стоят сотни ротационных машин. Но количество не возмещает ее научного качества"[95].
Фактически те же самые слова он пишет и в предисловии к своей книге "Сталинская школа фальсификаций", увидевшей свет почти одновременно с "Историей". Книга состоит из ряда подлинных исторических документов, трех его неопубликованных речей и так называемого "письма в Истпарт". В основу письма положены ответы Троцкого на анкету Истпарта, сделанные им еще в 1927 году. (Об этом я уже говорил в своей первой книге.) Письмо пространно. Оно занимает около ста страниц и содержит 7 °C) тезисов. В нем Троцкий использует множество документов, весьма убедительно иллюстрирующих эволюцию "переделки" истории в Москве. Троцкий, помимо Сталина, прямо обвиняет в "перелицовке" исторической ткани Зиновьева, Бухарина, Ярославского. Последнему "перелицовщику" Троцкий посвящает специальный фрагмент, как, впрочем, Ольминскому и Луначарскому… Эти люди, писал Троцкий, "и так и эдак выполняют социальный, то бишь секретарский наказ!"[96]
Отвечая на обвинения в меньшевизме, Троцкий пишет, что организационно и политически он порвал с ним еще в 1904 году. "Я никогда не называл и не считал себя меньшевиком, — отмечает он. И далее самокритично добавляет: — Как я не раз уже заявлял, в расхождениях моих с большевизмом по ряду принципиальных вопросов неправота была на моей стороне"[97] (курсив мой. — Д.В).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});