Таким образом, идеи буржуазно-демократических свобод, пропагандируемые Поджио были, по его мнению, уничтожены, с одной стороны, террористическими действиями европейских правительств, а с другой – нарастающими идеями социализма. Надежды, возложенные декабристом на реформаторскую деятельность Александра II, также не оправдались. Не только Россия, но и Европа оказалась в тупике, из которого уже умирающий Поджио выхода не видел.
Глава десятая
«Все в России должно быть сделано правительством; ничто самим народом»
Николай Иванович Тургенев происходил из культурной дворянской семьи, принадлежащей к тонкому слою интеллектуальной элиты России конца XVIII в. Его отец, известный масон и филантроп, Иван Петрович Тургенев занимался литературной деятельностью и одно время был директором Московского университета. Все четыре сына И. П. Тургенева оставили след в истории русской культуры. Старший, Андрей, рано умерший гениальный поэт, предвосхитил многие направления в развитии русской литературы. Следующий, Александр, был видным общественным и литературным деятелем. Младший, Сергей, – дипломат и политик, по своим взглядам ближе всего стоял к Николаю.
Первоначальное воспитание Николай Тургенев получил дома, затем окончил пансион при Московском университете и завершил свое образование в Геттингенском университете сразу по трем специальностям: истории, праву и политэкономии. Разносторонние интересы Тургенева, впитавшего в себя все достижения европейской культуры, первоначально базировались на французской просветительской литературе XVIII в. с ее благородными идеями добра и справедливости, высокими представлениями о человеческом достоинстве и разуме. Но то, что происходило в политической жизни Франции и Европы на рубеже XVIII–XIX вв., опровергало многое из того, о чем говорилось в книгах. Чтение Вольтера и Руссо сменялось у юного Тургенева кошмарными видениями санкюлотов на улицах Москвы. 9 декабря 1806 г. он записал в дневнике: «Мне кажется все, что Бонапарте придет в Россию; я воображаю сан-кюлотов, скачущих и бегающих по длинным улицам Московским; а что мне кажется и что я воображаю, того никогда не случается. След., и этого не будет». Однако несколько месяцев спустя, 14 июля 1807 г., Тургенев, чувствуя себя оскорбленным только что заключенным Тильзитским миром, сделал приписку: «Это пророчество сбылось, ибо теперь с ними мир»[901].
Эти кошмары были вызваны, конечно, в первую очередь военными успехами Наполеона, а не чтением произведений просветителей. Но определенная связь тем не менее просматривалась. 3 апреля 1807 г., записав в дневнике общее мнение, возможно им впервые услышанное: «Вольтер и Руссо были причинами Французской Революции», – Тургенев, подумав, добавил: «Это быть очень может. Я заметил из сочинений Вольтера, что он, по крайней мере, способствовал к сему»[902]. Руссо с его стремлением к целостному и органическому восприятию мира, к растворению личности в природе и социуме с одной стороны и Вольтер с его едким скепсисом, разрушающим как веру, так и безверье и заменяющим и то, и другое «леденящим душу деизмом» (Чаадаев) с другой ставили Тургенева перед глобальными вопросами бытия, на которые он не находил ответа.
Чтение политической литературы накапливало культурный опыт юного Тургенева и вместе с тем обостряло восприятие событий в революционной и наполеоновской Франции. Последнее обстоятельство несло разочарование в самом опыте и порождало желание избавиться от него. «Мне кажется, – пишет Тургенев в дневнике 5 апреля 1807 г., – что люди до тех пор не могут быть щастливы (я разумею вообще, а не в особенности, т. е. род человеческий), пока они не придут в натуральное существование, т. е. пока все их поступки, дела важные и мелкия, одним словом все не будет согласоваться с Природою»[903]. Влияние Руссо здесь чувствуется скорее на уровне терминологии, суть же продиктована собственными внутренними ощущениями. Это хорошо почувствовал и выразил М. О. Гершензон: «Не в книгах Руссо, а в собственном чувстве нашел он мерило для расценки человеческих дел»[904].
В силу невозможности бегства от культуры как таковой вина была возложена на французскую культуру, т. е. на то, что находилось ближе всего и полнее всего отождествлялось с культурой вообще. Молодой Тургенев, таким образом, объявил войну галломании и в поисках союзника обратился к произведениям А. С. Шишкова. Чувствуется, что с немалыми усилиями над собой начал он читать шишковские «Рассуждения о старом и новом слоге». «В сей книге есть очень много очень глупого», – пишет он 4 марта 1808 г. Но тут же, прочитав в «Вестнике Европы» М. Т. Каченовского письмо Шишкова «о привязанности Русских ко всему Французскому», Тургенев с радостью спешит согласиться с автором: «Письмо в своем роде превосходно, и исполнено справедливости, и очень, так сказать, потрафлено»[905].
Спустя два года, находясь в Геттингене и испытывая чувство тоски по родине и русскому языку, Тургенев совершенно другими глазами прочел книгу Шишкова. «С некоторого времени читаю я с очень большим удовольствием Шишкова “Рассуждения о слоге Р[оссийском]”, ложась в постелю. Я нашел, что Шишков очень твердо знает Русский язык и что намерение его при издании сей книги было точно то, как он говорит: желание быть полезным. И подлинно: можно многим воспользоваться в его умной книге. Нехорош, скажут, слог. Совсем неправда: слог точно таков, каким он воображает самый лучший; и в сем случае частию можно с ним согласиться. Конечно, инде не гладок, но везде чист, кроме некоторых мелких ошибок, кот[орыя] скорее можно причесть наборщику нежели сочинителю».
Националистические и галлофобские идеи Шишкова привлекли Тургенева в первую очередь своей непохожестью на ту культурную среду, в которой он был воспитан. Его поверхностный и непродолжительный «шишковизм» был своего рода подростковым бунтом против культурного мира отцов: «Напрасно пристрастные, умные и обезьяны-дураки нападают на Шишкова: мнение его о Славянском языке и о Французском совершенно справедливо и не может быть подвержено благоразумной критике». Однако записываться в «дружину славян» (Кюхельбекер) и вставать под знамена Шишкова и К° Тургенев все-таки не стал. Изначальное воспитание в традициях европейской культуры в конечном итоге взяло верх и заставило его признать Шишкова «идеалом откровенной глупости и откровенной подлости»[906].
Три года, проведенные в стенах Геттингенского университета, необычайно много дали Тургеневу и в плане практического знания европейской жизни, и в плане научного развития. До конца жизни он сохранил пиетет перед своими немецкими профессорами, в первую очередь историком А. Г. Л. Геереном и экономистом Г. Сарториусом. Их влияние долго будет сказывать в историко-политических и экономических работах самого Тургенева.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});