Читать интересную книгу Сыновья Беки - Ахмед Боков

Путь до Гойбердовой полосы оказался и впрямь неблизким. Но за разговором дошли быстро. На радостях Гойберд не знал, какие ему еще слова сказать в благодарность.

– Да будет благодатным каждое ваше начинание. Беки, бедняга, будь он жив, очень бы обрадовался, увидев вас такими повзрослевшими! – Затем, глянув на лошадей, спросил: – У каждого по лошади? Дай бог, дай бог. А вторую когда же купили?

– Во время пахоты.

– Правильно сделали. Теперь со всяким делом можно управиться на своих лошадях и у других не надо просить. У меня в эту весну ничего не вышло. Но осенью куплю, если буду жив. Клянусь богом, куплю. Кукуруза, по всему видно, будет хорошая. Вон у меня ее сколько: две десятины… Обязательно куплю лошадь. И только хорошую. Как твоя. – Гойберд с удовольствием посмотрел на гнедую. – Уж покупать, то хорошую. Клянусь богом, это правда.

Хусен тоже не сводил глаз со своего мерина. Ему нравился и блеск его черной шерсти, и сильные ноги, и густая грива, чем-то напоминающая распущенные девичьи волосы. Хусен купил коня на деньги, вырученные от продажи овец и мешка пшеницы.

Когда Кайпа при разделе сказала, что коня этого надо отдать Хусену, Хасан не возразил. Хусен привел овец, Хусен добыл пшеницу, значит, и конь должен принадлежать ему. Кто-кто, а Хасан всегда был за справедливость.

У Хусена и Эсет есть и корова. Родители дали ее дочери. Обычай у ингушей таков, что корову дарят дочери, вышедшей замуж, после первого посещения родительского дома. Эсет еще не была у своих, но корову ей выделили. Как ей пойти к родителям, если сопляк Тархан поклялся, что ноги ее не будет в том дворе, где живет он. Даже объявил: уйду, мол, из дому, коли родители впустят дочь. Кабират не один день уговаривала мужа принять дочь, и он уже было склонился к согласию, но под влиянием сына отступился от своего слова. Старший сын Тахир пропал без вести. Не терять же из-за непутевой дочери последнего отпрыска. Но когда Кабират сказала, что одну из четырех коров надо непременно отдать Эсет, Соси согласился. Тархан попробовал и этому воспрепятствовать, но тут мать настояла на своем, и он махнул рукой: мол, черт с ней, с коровой, лишь бы сама не приходила.

Хусен отбивал тяпку, когда вдруг увидел торопливо входящую во двор тещу. Он быстро скрылся за домом. Не хотелось ему встречаться с ней. Раньше, когда еще был маленьким, прятался от нее потому, что уж очень ему была противна эта крикливая женщина. Теперь не то. Теперь он скорее соблюдал древний обычай. Правда, ненависть, запавшая в душу с детства, не прошла и до сих пор. Да и как ей пройти. Подарила корову, и нет им теперь покоя. Чуть не каждый день ходит в дом и терзает дочь. Эсет ему ничего не рассказывает, но он догадывается. После каждого посещения матери она бывает очень грустная. Видно, что-то расстраивает ее. Вот и сейчас Хусен улавливает обрывки разговора Кабират с Эсет. Кабират тихо говорить не умеет.

– Ты едешь на прополку?

Хусен не слышит ответа Эсет.

– Хотя чем сидеть в этом балагане, лучше на люди выйти, – продолжает Кабират. – Для такой ли жизни я тебя растила…

Хусен застучал молотком во всю силу. Хоть и не ново для него, что родители Эсет считают ее замужество несчастным, а обидно вновь и вновь слышать об этом. «Ничего, – думает Хусен, – мы еще заживем. И другие не в один день создавали хозяйство. Вот закончу прополку кукурузы и примусь за дом». Он уж начал возить лес для балок и стропил. За лето он подсохнет. Стены будут плетеные… Не далек день, когда Кабират не сможет больше сказать, что Эсет живет в балагане.

Хусен представил себе новый дом, счастливую жизнь. Удары молотка становились все тише и тише. Наконец совсем затихли. И тогда до него снова донесся голос Кабират:

– Едва ли, дочь моя, новая власть поможет вам устроить жизнь. Говорят, она уже рухнула, власть ваших красных.

– Как рухнула?

– Слыхала я, будто восставшие в Моздоке казаки перебили всех болшеков. Заявили, что не нужна казакам новая власть, и двинулись вдоль Терека, убивают красных. Скоро, наверно, и к нам завернут.

Хусси так и замер при этих словах. Вмиг забыл и о доме, и о кукурузе, и о прополке.

– Ну и пусть заворачивают, – сказала Эсет. – У нас им некого убивать.

– Да хоть бы твоего хозяина! Им ведь безразлично: болшек он или только сторонник красных. Ох, и не знаю, что с тобой делать. – Кабират глубоко вздохнула. – Забрала бы я тебя домой, если бы Тархан не сходил с ума. Ни за что он не хочет смириться с этим родством.

– И пусть не смиряется. А хоть бы и смирился, я никогда ни на час не оставила бы Хусена одного, – сказала Эсет решительно. – А что убудет оттого, что Тархан не соглашается? Что от этого изменится?

– Конечно, это так, – Кабират посмотрела на начавшую полнеть Эсет. – Что может измениться, когда все, что должно было произойти, уже произошло.

– А о том, чтобы взять меня домой, не думай и не переживай. Если суждено, умру и здесь, и там. Но запомни, что я не сяду возле тебя, спасая свою шкуру, не скажу: пусть остальные превратятся в воду и кровь.

– Ну что ж! Пусть они сидят у тебя на шее, твои новые родичи.

– Напрасно ты так, – с горечью сказала Эсет. – Сама бы смирилась. Не мечтай, что изменишь мою жизнь. Только смерть может мне помешать.

Хусену показалось, что Эсет всхлипнула. Он едва сдерживался, чтобы не ворваться в дом и не выгнать Кабират.

– Ну ладно, успокойся, – заговорила мать уже другим тоном. – Если тебе так все это нравится, никто не станет силой разлучать тебя с ним…

– Да, нравится! Если бы не нравилось, я бы не была здесь! – твердо сказала Эсет. – И не носи нам больше ничего. Мы не голодаем. Забери свой сахар!

– Замолчи. Этого я у тебя спрашивать не буду. Сама знаю, приносить мне или нет.

Наконец Кабират ушла. Хусен стал запрягать лошадь. Он молчал, делал вид, будто ничего не слышал. А сам тревожился. Если верить Кабират, события могут разлучить их… А Эсет, видя его задумчивость, ходила вокруг и около, не зная, как его развеселить. Она понимала, что его не радовали визиты Кабират…

Во двор забежал Султан. Он часто навещал их. Уж очень нравился мальчишке Хусенов мерин.

– Как там, дома? – спросил Хусен.

– Хорошо, они едут сюда! – бросил Султан и стал гладить коня. В воротах показались Гойберд с дочкой Зали.

– А вы далеко? – спросил Гойберд, глянув на арбу.

– В поле. Полоть кукурузу, – ответил Хусен. Глубоко ввалившиеся глаза Гойберда заблестели.

– Правильно, день сегодня подходящий. Мы вот тоже решили…

– Поедем, значит, вместе. Садитесь.

– Да мы, пожалуй, пешком, – сказал Гойберд, хотя и вопрос-то свой задал специально, чтобы Хусен предложил ему ехать.

– Зачем же пешком, когда в арбе место есть? Эсет тоже отодвинулась к краю и предложила сесть.

Гойберд больше не отказывался. Взобравшись на арбу и устроившись поудобнее, он принялся благодарить Хусена и Эсет. Затем, глубоко вздохнув, добавил:

– Я-то рассчитывал хоть осенью купить лошадь. А теперь и не знаю, что будет. Снова зашевелились моздокские казаки. Восстали против новой власти. Страшное там вчера творилось.

– Ты сам там был? – спросил Хусен.

– Да. И чуть не отправился на тот свет. Бог оказался милостив. Я ходил по лавкам, искал, что бы мне подходящее купить. Дело было после полудня. Вдруг со стороны церкви застрочил пулемет. Люди кричали, что стреляют в красных. Пока я раздумывал, в какую сторону мне податься, смотрю, а из дома поблизости выскакивают солдаты и куда-то бегут. Потом я узнал, что это были красные. И стреляли действительно по ним. Иные на моих глазах замертво падали. Как я уцелел, ума не приложу. Не суждено, видно, пока умереть.

Некоторое время ехали молча. Хусен сидел, подперев голову руками, Эсет изредка робко взглядывала на него и глубоко вздыхала. Гойберд рассказал о том, что она хотела скрыть от Хусена. Теперь он и вовсе загрустит. А Эсет мечтала только об одном: как бы ни была коротка их совместная жизнь, пусть она будет радостной и счастливой…

Гойберд снова прервал молчание.

– Уж лучше бы меня убили, – сказал он. – На том бы и кончилось мучение. Какой теперь мне толк жить. Свое, хоть и тяжело, я прожил. Молодых жаль. Жизни не видели, а погибают. Клянусь богом, жаль…

Эсет думала о своем. Как ни отгоняла она воспоминания о разговоре с матерью, а из ума не шла обида. И за что они не любят Хусена? Ведь ей очень хорошо с ним. Он так молод, так хочет жить. Неужели вдруг?… У Эсет все сжалось внутри при мысли о том, что их ждет новая беда. Она глянула на Гойберда и спросила, почти крикнула:

– А нас они тронут, эти проклятые?

– Тронут, если сил хватит. Не пожалеют. Клянусь богом, не пожалеют… А мы-то думали: конец нашим бедам. Чего еще было желать: земли дали, семян тоже…

Все замолкли и опустили головы, как на похоронах. Один Султан не прислушивался, о чем говорят взрослые, что их тревожит. Он сидел и с восторгом наблюдал за всем, что его окружало: за застывшим высоко в небе жаворонком, юркой ящерицей в придорожной траве… Султан тревожился лишь тогда, когда кто-нибудь из братьев, вдруг вооружившись, вихрем уносился на коне, чтобы неизвестно когда вернуться.