Очень трудно передать и пересказать собственными словами то, что мне открылось.
Все это уже давно написано, и более умными людьми, чем я. Я просто спустился по лестнице. Я жил в многоквартирном доме, а внизу у нас всегда дежурил швейцар-охранник, на всякий случай. Сегодня на посту сидел пожилой мистер Черри, чернокожий с седой курчавой головой, почитывал газетку, рядом, на столе, стояла кружка с дымящимся кофе. И я вдруг почувствовал такую нежность к этому старику, просто непередаваемую — так я даже отца никогда не любил. И я подошел к мистеру Черри и впервые в жизни с ним заговорил.
— Доброе утро… кажется, дождь перестал.
Черри метнул на меня взгляд исподлобья.
— Доброе… сегодня обещают без осадков.
Я улыбался, и наверное, выглядел глупо — но мне это было безразлично.
— У вас до десяти утра смена? — спросил я.
— До десяти…
— Не тяжело ночью сидеть?
— Да не… я днем отсыпаюсь. Привык уже.
— А бывает, что заходят… ну, кого не приглашали? — продолжал я, весь в упоении от нового, незнакомого мне чувства. Было страшновато немного, но здорово.
— Да, бывает… наширяются и шастают… ну ничего, я копов вызываю, если что.
— Да вы можете кого-нибудь из жильцов вызвать, если помощь нужна. Мы ведь все обучены драться. Хоть меня можете вызвать, я всегда готов.
— Ну это не обязательно, — возразил швейцар, — а вы куда же так рано? Прогуляться захотелось?
— Да, прогуляться немного. Не спится что-то…
— В воскресенье — и не спится…
— А так всегда, — сказал я, — как вставать рано надо, так не получается, а как воскресенье…
— Это точно, — подхватил старик, — у меня тоже так…
Мы распрощались, улыбаясь друг другу, потом я вышел на улицу.
Погода в тот день и вправду улучшилась. Я шел пешком через весь город, сам не зная, куда. Людей на улицах было мало — воскресное утро. Но все же, хоть изредка, они попадались, и я смотрел на них с умилением, улыбался и даже здоровался — возможно, меня принимали за психа, но отвечали улыбкой, наверное, мое настроение было заразительным. И я рассуждал про себя, очень много чего-то говорил, думал… уже не помню, что. Что все эти люди равны, все одинаково значимы… все любимы Богом. Именно Богом, причем единственным, других богов нет и быть не может — иначе все Искупление теряет смысл. И я, красавец-ликеид, будущий астронавт, и вот эта толстая некрасивая тетка, и вот этот негр, подметающий улицу — мы все по сути одно и то же… И никакие не Великие Духи, мы грешные и слабые, мы дети — и только Он может нас поднять, сделать сильными, умными, взрослыми. Причем любого из нас… И я даже плакал… Ты знаешь, ведь я раньше вообще никогда не плакал. А тут научился. И с тех пор это у меня даже довольно часто бывает. Я вообще стал очень слабым и немощным.
И еще я понял, что такое смирение, что такое покорность… это если ты поймешь вдруг, что ты — ребенок. И только родители могут тебя накормить, одеть, вырастить, ты во всем зависишь от них, абсолютно во всем — но ведь они тебя любят, и ничего нет позорного в такой зависимости. Вот так же признать свою полную зависимость от Христа. Во всем. Но как Он проявляет свою волю? Некоторые ясновидящие утверждают, что общаются с Христом. Чушь. Этого просто быть не может. Они с какими-то духами общаются, которые выдают себя за Него. Стал бы Бог говорить с кем попало, да еще такую чушь говорить… Нам Он являет Свою волю через жизнь, через людей. Поэтому люди, окружающие — это и есть Воля Божья. Конечно, не всегда легко ее понять…
Но я немного забегаю вперед. Утро было уже в полном разгаре, небо прояснилось, даже облаков почти не было. Мне захотелось поехать в аэроклуб, я давно уже там не был… Взлететь бы в это чистое небо, почувствовать снова легкую и послушную машину под руками… Я забрел между тем в какой-то парк, шел по аллее… И в конце аллеи стоял древний храм. Века девятнадцатого, наверное. Над дверями висел огромный крест. Мне это показалось таким прекрасным и символичным, что я вошел… надо же, второй год живу в Хьюстоне, и не знал, что здесь есть старохристианская церковь. Это ведь редкость теперь…
Это была католическая церковь. Месса только начиналась. Народу было немного, всего человек 20–30. Я сел на скамейку позади всех. И таким трогательным мне там все показалось, и музыка, орган, и молитвы священника, и дети, которые прислуживали ему, и верующие — совершенно простые люди, ни одного ликеида, простые лица, не очень красивые, обычные… И еще я вспомнил то, что знал о старохристианстве — они верили в Искупление. Я смотрел на большое распятие, висевшее сбоку на стене… в Храме Трех Ипостасей распятия почти не увидишь, и Крестного Пути тоже — это считается как бы не главным в почитании Бога-Сына. Но для меня это уже стало главным. Прихожане стали хором произносить Символ Веры, и к тому времени, как они закончили, я уже верил вместе с ними. Каждое слово там мне показалось совершенно правильным и уместным. А потом началось Причастие — я догадался, что это именно Причастие, и меня мороз по коже пробирал, когда священник произносил: «Творите это в воспоминание обо Мне», «Примите и ядите, сие есть Тело Мое, которое за вас предается»… И все люди подходили и принимали гостию, и мне это так чудесно показалось, так захотелось тоже принять Его Тело — жить в Нем, всегда, быть вместе с Ним и с людьми. Я даже заплакал. Когда служба кончилась, я вышел во двор и увидел священника. Я подошел к нему, заговорил… он сразу все понял и предложил мне креститься. Не сразу, конечно, сначала я должен был подготовиться. Но я уже готов был принять все, абсолютно все, что мне скажет священник — ведь мое мнение по какому-то вопросу может быть и ошибочным, стоит ли за него так держаться… Причастие гораздо выше и важнее любого мнения человеческого, любой идеи.
Через несколько дней я подал рапорт об отчислении из школы и лишении звания ликеида.
Нужно было еще как-то сообщить о случившемся моим друзьям, преподавателям, наставнику… Последнее казалось особенно трудным. Мне не хотелось никаких конфликтов, мне было так хорошо тогда… Понимаешь, как будто какая-то пелена спала. Я увидел жизнь в реальности, такой, какая она есть, я увидел окружающих меня людей… Я полюбил их. Конечно, это блаженное состояние любви не держалось постоянно, оно прошло, но я уже не мог забыть его, мое отношение к людям полностью изменилось. Изменилось и мое отношение к себе. Я всего лишь человек, и я ничем, абсолютно ничем не отличаюсь от миллиардов обычных людей на Земле. Я грешен. Я имею право не быть сильным, не быть всегда уверенным в себе, я могу сомневаться, задавать вопросы, могу страдать, печалиться, болеть — человеку все это свойственно. Человек грешен. Это мы, ликеиды, внушили себе, что мы такие великие и обязаны соответствовать своему высокому званию. То, что я хороший летчик, какие-то мои заслуги — все это абсолютно ничего не значит. Так же, как и эстетическое развитие, и культура. Это ноль — в глазах Бога это ноль. Если мне что-то удавалось до сих пор — это не моя заслуга, а Бога, который все же не всегда оставлял меня, несмотря на мою гордыню (ведь и раньше я искренне стремился к Богу, даже молился иногда). И если я впредь сделаю что-то хорошее, это заслуга не моя. Во мне самом нет никакой силы воли, никакой силы вообще — я предоставляю свою жизнь Богу и смиренно прошу его помочь мне избавиться от греха. Грех — это отпадение от Бога, и к сожалению, мы все отпали от Него, и единственная наша задача — это к нему возвращаться, каждую минуту, каждый час возвращаться, молить Его о прощении, о помощи…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});