К концу осени на самом фронте протяженностью 1150 км числились 48 400 штыков и 22 000 сабель (реально это количество было меньше, командиры умышленно увеличивали штаты, надеясь на дополнительное довольствие). В то же время в тылу, при штабах и в различных учреждениях находились свыше 60 тысяч здоровых и откормленных солдат и офицеров.
Казнокрадство и дезертирство приняли гомерические масштабы. Приговоры судов просто не работали по этим вопросам. На фронте некому было затыкать дыры в то время, как в тылу все рестораны, кабаки и публичные дома были забиты «господами офицерами». Деникин отмечал: «Если много было «зеленых» в плавнях Кубани, в лесах Черноморъя, то не меньше «зеленых» — в пиджаках и френчах — наполняло улицы, собрания, кабаки городов и даже правительственные учреждения. Борьба с ними не имела никакого успеха. Я приказал одно время принять исключительные меры в пункте квартирования Ставки (Екатеринодар) и давать мне на конфирмацию все приговоры полевых судов, учреждаемых при главной квартире, о дезертирах. Прошло два-три месяца; регулярно поступали смертные приговоры, вынесенные каким-нибудь заброшенным в Екатеринодар ярославским, тамбовским крестьянам, которым неизменно я смягчал наказание; но, несмотря на грозные приказы о равенстве классов в несении государственных тягот, несмотря на смену комендантов, ни одно лицо интеллигентно-буржуазной среды под суд не попадало. Изворотливость, беспринципность вплоть до таких приемов, как принятие персидского подданства, кумовство, легкое покровительственное отношение общественности к уклоняющимся, служили им надежным щитом».
При общей дезорганизации тыла Белой Армии вполне вольготно чувствовало себя имевшее многолетний опыт большевистское подполье, с которым эффективно бороться не могла бессильная деникинская контрразведка.
Старая неприязнь армейских офицеров к царской жандармерии наложила свой отпечаток на наличие кадров столь необходимой во время «правильной» войны контрразведки. В свое время в среде военных офицеров не принято было подавать руки жандармам, приглашать их за стол и вообще они всячески презирались. Соответствующие парадоксальные в ходе Гражданской войны отношения сохранились и на Белом Юге. Как писал в июле 1919 года бывший начальник Петроградского охранного отделения и командир Отдельного корпуса жандармов генерал-майор Константин Глобачев: «…мне было сказано, что главком не может согласиться на прием меня в Добрармию, так как этому мешает «совокупность прежней моей службы по политическому розыску», то есть при царском режиме и за последнее время в Киеве и Одессе». После долгих обиваний порогов опытный профессионал смог получить-должность лишь в Главном управлении снабжения.
Бывшему директору Департамента полиции МВД генерал-лейтенанту Евгению Климовичу и подавно указали на дверь под предлогом того, что тот служил в Отдельном корпусе жандармов. Интересно, что и генерала Климовича и последнего начальника Московского охранного отделения полковника Александра Мартынова в 1920 году с распростертыми объятиями принял к себе в Крым барон Врангель. Как «пострадавших» от Деникина.
Личное недоверие к профессионалам сыска Деникина сыграло потом с ним злую шутку, ибо контрразведка была полна людьми, далекими от этой работы и арестовывавших лишь на основании личных суждений. Проведенной осенью 1919 года проверкой Контрразведывательного отдела Добрармии было выявлено, что в тюрьмах Харькова, Екатеринослава, Елисаветграда, Кременчуга и Полтавы лишь 13–15 % содержавшихся там арестованных были виновны в инкриминируемых деяниях. Остальные стали жертвами наветов, сведения личных счетов, ошибок, откровенной глупости, а то и явного вымогательства.
Как в сердцах признавался Врангель, «в контрразведке служило 80 % мерзавцев».
Одни из таких «мерзавцев» в ростовской контрразведке, доказывая свою «необходимость и незаменимость», придумали некую группу террористов, которая приехала из Харькова в Таганрог, чтобы совершить покушение на главкома. Естественно, что задержанные пятеро членов «боевого отряда» в контрразведке во всем «сознались» и были казнены по приговору донского полевого суда. Однако вскоре выяснилось, что «боевики» были чистой провокацией и казнены невиновные.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
По словам Деникина: «За войсками следом шла контрразведка. Никогда еще этот институт не получал такого широкого применения, как в минувший период Гражданской войны. Его создавали у себя не только высшие штабы, военные губернаторы, почти каждая воинская часть, политические организации, донское, кубанское и терское правительства, наконец, даже… отдел пропаганды… Это было какое-то поветрие, болезненная мания, созданная разлитым по стране взаимным недоверием и подозрительностью».
Если уж сам белогвардейский генералитет так отзывался о службе, призванной охранять порядок и пресекать деятельность большевистского подполья, то можно себе представить, какой имидж у нее был среди обычных обывателей. Этот имидж бумерангом бил и по самому Деникину.
Мало реального толку было и от политических организаций с громкими названиями — «Правый центр», «Национальный центр», «Тактический центр», «Союз возрождения России».
Посланный генералом Алексеевым в Москву в 1918 году за помощью к местному купечеству генерал Казанович, потыкавшись среди купечества и некогда гремевших промышленных толстосумов, пришел к неутешительному выводу: «Все эти организации производили впечатление чего-то несерьезного: велись списки, распределялись роли на случай будущего восстания, но не заметно было особого желания перейти от слов к делу…»
Сам Деникин вынужден был констатировать: «От своих единомышленников, занимавших видные посты в стане большевиков, мы решительно не видели настолько реальной помощи, чтобы она могла оправдать их жертву и окупить приносимый самим фактом их совместной службы вред».
К тому же французы, сделавшие ставку на Польшу, совершенно прекратили реальную помощь Деникину, выставляя ему претензии на компенсации по поводу своей собственности в Кривом Роге и Донбассе. Тщетно бьющийся за поддержку Парижа член Русского политического совещания кадет Василий Маклаков телеграфировал, что французское правительство «вынуждено остановить отправку боевых припасов, что было бы особенно опасным для Юденича», если Деникин не примет «обязательство — поставить на соответствующую сумму пшеницу». При этом французы с огромным опозданием вернули России уведенные из Одессы весной 22 русских парохода.
Соколов писал, что мстительный Жорж Клемансо почему-то обвинял белых в «германофильстве» (!) и был обижен на Деникина, который много «лестных слов» о французах изложил в письме Колчаку, после их постыдной эвакуации из Одессы. Как письмо попало к самому Клемансо, можно только догадываться — через генерала Жанена.
Да и с самой почти родной главкому Польшей у Деникина контакта не получилось. Здесь вопроса самостийности перед ним не стояло, он его решил еще в юности при общении с поляками. «Мое признание независимости Польши было полным и безоговорочным, и я лично относился с полным сочувствием к возрождению Польского государства», — утверждал полуполяк Деникин.
Обновленная Польша нужна была Доброволии как еще один фронт против большевиков, но только при условии, что «начальник государства» Юзеф Пилсудский не будет «разевать рот на чужой каравай». Вот тут-то и таились главные разногласия — только восстановив долгожданную независимость, новая польская элита уже потребовала «справедливых границ». В частности, Пилсудский был уверен, что только путем реституции Украины поляки могут «обеспечить себя с Востока». А «обеспеченность» по-пилсудски — это Правобережная Украина с Киевом. В идеале вообще восстановление Речи Посполитой до ее трех разделов, в границах 1772 года — «от можа до можа». На этих условиях Пилсудский еще мог вести переговоры о совместных действиях с Деникиным против большевиков.
Понятно, что без французского подталкивания тут не обошлось, но аппетиты-то каковы.
В Таганроге в качестве постоянного представителя Варшавы при Ставке ВСЮР сидел граф Владимир Бем де Косбан (в свое время служил в 9-м Уланском полку). 13 сентября 1919 года сюда прибыла для переговоров о возможных совместных действиях против большевиков польская миссия во главе с бывшим генерал-майором русской службы Александром Карницким.