Пожав плечами, Фульвий налил себе вина почти до краев кубка и со вздохом опустился на сундук.
— Итак, что мы теперь будем делать?
— Сегодня ночью уже ничего не придумаешь. А завтра разведаем вражеский стан и посмотрим, нет ли в нем какой слабости, которой можно воспользоваться.
— Значит, ты хочешь напасть на них? — предположил Фульвий.
— Не вижу никакой другой возможности. Конечно, во время сражения мы потеряем некоторые из груженных хлебом кораблей, однако нам надо отбить у врага все, что удастся, и предоставить возможность Риму продержаться до той поры, пока из Египта не придет новый флот с зерном. Тем не менее битва будет кровавой, и если что-то пойдет не так, если люди дрогнут, нас изрубят в куски.
— Парни из Двадцать Второго не подведут тебя, господин. Они будут сражаться отважно и, если нападение окажется неудачным, отступят в полном боевом порядке.
— Надеюсь, ты прав, — усталым голосом ответил Катон. — А теперь всё. Я ложусь спать.
Фульвий осушил чашу и встал.
— А я пройдусь еще разок по лагерю, господин. Чтобы быстрее уснуть…
— Хорошо, — кивнул Катон.
Когда Фульвий оставил шатер, молодой центурион снял сапоги, погасил масляную лампу и развернул постель. Хотя ночь была жаркой, легкий ветерок холодил лоб Катона… Снимать также и тунику ему не хотелось. Голова его гудела от утомления, и он с трудом заставлял себя думать, лежа на спине и глядя на покрышку шатра, сшитую из козлиных шкур. Он попытался устроиться поудобнее и заснуть, но в памяти его тут же возникли лица Юлии и Макрона. Если они еще живы, то сейчас находятся в миле-другой от него. Катону приходилось всей силой своего самообладания прятать чувства от Фульвия и других подчиненных. Ему казалось, что сердце его превратилось в кусок свинца, отягощающий тело. Худшие мгновения случались, когда воображение рисовало ему картины их мучений, повергая его в отчаяние, пока ему не удавалось выбросить подобные мысли из головы и сконцентрироваться на других вещах.
Лежа на матрасе, он то и дело поворачивался и, наконец, свернулся клубком на боку, прежде чем его усталое тело и измученный разум наконец покорились сну.
Катона разбудил рев буцины,[53] оповещающий о смене караула. Моргнув, он открыл глаза и вздрогнул, ощутив одеревеневшую спину. Солнечный свет проливался в открытые полы палатки, и Катон немедленно вскочил на ноги, раздраженный тем, что его не разбудили. Натянув сапоги, он зашнуровал их и торопливо вышел из шатра. Перед ним лежал лагерь, солдаты занимались утренними делами, вытирали свои миски и убирали их в заплечные мешки, готовили оружие и доспехи к утренней поверке. Центурион Фульвий сидел за столом перед одной из палаток, делая пометки на навощенной табличке. Он поднялся и отсалютовал Катону, приближавшемуся к нему с ледяным выражением на лице.
— Почему меня не разбудили в конце ночной стражи?
— В этом не было необходимости, господин. — Фульвий изобразил удивление. — Дежурные офицеры не заметили ничего, стоящего твоего внимания, в лагере рабов не заметно никакого движения. Я намеревался раздать утренние приказы кавалерийским разъездам, и только после этого разбудить тебя.
Катон понизил голос настолько, чтобы его мог слышать только Фульвий:
— Тебе прекрасно известно, что старшего офицера надлежит будить с первым светом.
— У меня не было подобного приказа, господин.
— Какие еще приказы… Таков военный обычай. Даже на гарнизонной службе. А в походе об этом не возникает никаких вопросов.
Фульвий не отвечал, ощущая свою вину. Бросив на него яростный взор, Катон с возмущением фыркнул:
— А скажи, когда ты последний раз ходил в поход?
— Это было давно, господин, — признался Фульвий. — В моем предыдущем легионе, на Дунае.
— И сколько же лет назад?
Центурион отвел глаза.
— Двенадцать лет назад, господин.
— И с тех пор ты находился в Египте на гарнизонной службе, полировал медяшку и время от времени устраивал учения, так?
— Парни у меня как наскипидаренные бегали, господин.
— Не сомневаюсь в этом. — Катон вспомнил бесконечные учения и марши первых месяцев его службы во Втором легионе. Сомневался он не в подготовке солдат. — Словом, на двенадцать лет уклонившись от участия в боях, ты считаешь, что способен командовать этими людьми лучше меня. Так?
— Примерно так. — Фульвий застыл на мгновение, прикусив губу. — Можно я скажу напрямую, господин?
— Нет. Центурион, я командую этим войском, и этот факт отменяет всякие споры. Если ты позволишь себе еще раз оспорить мой авторитет или нарушить принятые обычаи, я отстраню тебя от должности и отошлю назад в Гортину. Это понятно?
— Да, господин, — с едкой ноткой в голосе ответил Фульвий.
— Второй раз предупреждать не стану, — процедил сквозь зубы Катон. — А теперь убирайся с глаз моих. Я хочу, чтобы ты проинспектировал первые три когорты легионеров и по исполнении немедленно доложил мне. Ступай.
Катон заметил искорку тревоги в глазах ветерана. Получив приказ, тот стал навытяжку, отсалютовал и направился исполнять поручение. Покачав головой, молодой человек повернулся и направился в свою палатку, приказав одному из адъютантов принести ему завтрак: хлеб, мясо и разбавленное водой вино. Усевшись и целиком обратив свое внимание к стану мятежников, он принялся обдумывать патовую ситуацию. Аякс располагал хлебным флотом и не имел необходимости сражаться с римлянами, в то время как сам он, Катон, мог потерять хлебный флот при неудачной атаке… Кроме того, у него было слишком мало солдат, чтобы считать победу гарантированной. Время работало на мятежников, и у него не оставалось другого выхода, кроме как нападать, не считаясь с шансами.
Обмакивая последний кусок хлеба в чашу с вином, Катон заметил движение во вражеском лагере. От палаток отъехали несколько всадников, а над лагерем появились первые дымки. Всадники проехали сквозь линию передовой охраны и продолжили свое движение вверх по склону к лагерю римлян. Скоро они исчезли за краем частокола, и Катон, оставив стол, поспешно облачился в свой кольчужный жилет, взял шлем и меч и направился в сторону вала, обращенного к лагерю мятежных рабов. Когда он подошел к валу, дежурный центурион уже приказал людям занять свои места. Когорта легионеров расходилась по утоптанной земле на верху вала, занимая места лицом к приближающимся всадникам. Бросив на них взгляд, Катон поднялся по лестнице на помост, устроенный над дощатыми воротами. Уже стоявший там Фульвий кивнул, приветствуя подошедшего Катона.
— Похоже, мятежники решили поговорить, — заметил он.