Читать интересную книгу Брачные узы - Давид Фогель

— Я… я не могу… Невозможно говорить об этом…

— Отчего же нет?! — подхлестнула его Лоти. — Вам не хватает смелости! Вы боитесь разрушить возведенный вами карточный домик?!

Гордвайль вспомнил, что кто-то уже произнес однажды эти самые слова, но не знал кто. И тут услышал свой не похожий на себя голос:

— Я не знаю… Конечно… разумеется, люблю…

— Неправда! Не любите! Вы боитесь ее!

— Вы причиняете мне боль, — вырвалось у него. — Вы не знаете, как вы огорчили меня.

— А вы? Вы делаете мне больно два года подряд, день и ночь, без остановки!! Об этом вы подумали? Вы, вы!! Вы один виноваты во всем!! Вы прикидываетесь простаком и позволяете Тее издеваться над вами — и вы один виноваты во всех моих страданиях!! Вы — и никто другой!! — она указала на него рукой.

— Как же я? Что я вам сделал?

Глаза его не отрывались от нее, выражая безграничное сожаление. На секунду у него возник порыв упасть перед ней на колени и молить о прощении. Но он подавил его. Он услышал, как Лоти говорит:

— Tea, ваша Tea! А знаете ли вы, что она спит со всеми вашими знакомыми, с каждым торговцем на рынке, не делая исключений ни для кого, как простая шлюха! Известно вам это, да или нет?! Вы знаете, что у нее постоянная связь с ее хозяином, доктором Оствальдом? Вы знаете, что она все время выставляет вас на посмешище, и за глаза, и в вашем присутствии, что она рассказывает при всех, в кафе, всем вашим друзьям, о вашем геройском поведении?! Все всё знают!! Все подробности вашей совместной и ее личной жизни — и из ее собственных уст!! Знают, что она бьет вас, знают, что ребенок вовсе не от вас был, — все!! И обо всем этом она рассказывает с безграничным цинизмом! Я была готова убить ее не моргнув глазом в тот момент! Она чудовище, зверь! Да, а пару дней назад — где вы ночевали?

— Я-a… то есть д-дома ночевал…

— Дома? Неправда! Дома вы не ночевали! Две ночи вы не появлялись дома! Она вас выгнала вечером!

— От-ткуда вы знаете?

— Откуда? Да это все знают! Ваша женушка Tea рассказывала в кафе! Посмеиваясь от удовольствия, расписывала, любезная ваша жена! Вам должно быть стыдно до глубины души! Позор с такой женщиной даже словом перемолвиться!!

Гордвайль сидел, склонив голову, потрясенный до глубины души. Каждое произнесенное Лоти слово, словно молотом, било его по голове. Удары сердца, казалось, отдавались по всей комнате, дыхание его было тяжелым и прерывистым, как у больного в жару. Его бледное лицо осунулось, казалось, он в один миг постарел на двадцать лет. Все, что он сейчас услышал, было ему внове и одновременно старо как мир, как бы излилось из глубин его души. Лоти словно вытянула наружу все, что скопилось у него на сердце, и безжалостно разложила перед ним. Как будто отверзлись все поры его тела, и кровь, кипящая кровь, хлынула наружу. Комок встал у него в горле, он задыхался. Хотелось разрыдаться. Но он проглотил слезы и сдержался, продолжая сидеть на месте, будто окаменевший. Воцарилось мертвое молчание. Ему хотелось, чтобы Лоти продолжила, он ждал этого с нетерпением и страхом. Слышать ее ему было бы сейчас легче, чем выносить ее молчание. Но Лоти будто онемела. Где-то вдруг проснулась от спячки и зажужжала муха, и он поразился тому, что сейчас, зимой, еще есть живые мухи. Затем снова прочитал на обложке книги перед собой: Артур Мерлинг — и поправился в тот же миг — не Мерлинг, но Лерхнер! Конечно же, Лерхнер! Потом рассеянно поднял глаза на сидевшую напротив Лоти и увидел, как сквозь темную пелену, что та тихо плачет, и удивился этому: она-то почему плачет?! А, верно хуже себя почувствовала, объяснил он сам себе, она ведь простужена… Что он может сделать, чтобы ей полегчало, — сейчас, когда он и сам так слаб? Все-таки он поднялся машинально, подошел к ней как лунатик, неуверенно ступая на подгибавшихся ногах, и склонился над ее рукой. Погладил ее по волосам, как будто приласкал ребенка. Не произнеся при этом ни звука. Даже под кнутом из него бы не вытянули сейчас ни слова. Увидел, как Лоти вынула откуда-то носовой платок и вытерла лицо. Значит, ей стало легче — это хорошо! Он снова поднялся и вернулся на место. Взял книгу и перевернул ее, заглавием вниз. Все, ну все, было теперь разрушено. Ничего у него не осталось. А Мартин? Так ведь Мартин мертв. Уже много времени прошло с тех пор, как он умер. А Лоти плакала, это точно! А теперь уже не плачет. Признак того, что ей легче, — это хорошо! Что-то, кажется, говорилось тут недавно, не о нем ли? Он поднял глаза на Лоти и посмотрел на нее отчужденно, как если бы видел ее в первый раз в жизни, смотрел долго, застывшим взором, и увидел, что она снова зажгла сигарету. Она так много курит! Кто же еще много курит? Ах да, Tea тоже много курит, и это наверняка вредно плоду… Но он не в силах заставить ее отказаться от курева, она только посмеется над ним. А потом пойдет и расскажет все его друзьям и Лоти. Конечно, она все расскажет Лоти, и та снова будет плакать… Почему же он чувствует себя таким разбитым? Болезнь ведь уже отступила! Благодаря Лоти, ухаживавшей за ним во время недуга. Следовало бы сказать ей что-нибудь ободряющее, но он так слаб! Ободрит ее в другой раз…

Лоти больше не молчала, уже несколько минут говорила что-то мягким голосом, но словам ее, казалось, нужно было пробиться сквозь несколько стен, чтобы проникнуть в его сознание. Наконец он услышал:

— …так больше невозможно. Нет никакого смысла в разговорах. Не могу больше смотреть со стороны, как она, та, что не стоит вашего мизинца, превращает вас в своего раба. Я все надеялась, что вы сами придете… Но вы не приходили. Так и не пришли. А ведь ваше место было именно здесь. Но вы не догадались прийти. Теперь все должно решиться. Ждать больше у меня не осталось сил.

Она на секунду запнулась. Забытая горящая сигарета валялась в пепельнице и курилась тонкой струйкой голубоватого дыма, поднимавшегося над ней, извиваясь. Лоти жаловалась, словно говоря сама с собой:

— Два года! Сколько же можно выстрадать за два года! Так много дней, ночей, часов, минут! И каждый миг полон страданий! И вот сил больше не осталось. Вода даже камень точит. Больше я не могу. Остался один путь: скажите, вы готовы оставить ее, и уедем вместе в какую-нибудь другую страну? Мы могли бы уехать уже через три-четыре дня. Долго собираться незачем. Немного денег тоже будет. Папа мне даст. Я все хорошо продумала. Он даст денег на поездку в Италию. Папа очень любит меня, он думает, что я больна и что мне необходимо южное солнце. Уедем, поселимся на одном из итальянских или французских курортов. А там посмотрим. Может быть, со временем вы сможете получить развод. А нет — так не важно. Нам не нужно разрешение ни от кого. Главное, что мы любим друг друга. И мы вовсе не обязаны все время сидеть на одном месте. Поживем где-нибудь несколько месяцев — и дальше. Вы сможете спокойно работать и позабудете всю боль, которую она вам причинила.

Лоти умолкла. В глазах ее, которые она не отводила от Гордвайля, было ожидание. Но тот молчал, понурив голову. Пока она говорила, через него словно прошел электрический разряд, который высветил перед его глазами далекую страну, страну солнца и моря, иных людей, иную жизнь и Лоти, милую Лоти среди всего этого, единственную дорогую ему душу. Все было так чудесно, так просто и ясно. Но миг, и видение погасло.

— Итак, Рудольф? Вы должны ответить мне. Я бы хотела услышать от вас ясный ответ.

— Я… что я могу сказать? — с усилием вымолвил Гордвайль. — Вы дороги мне как никто в мире. Я… но я не могу… никогда не смогу…

— Что вы не можете? — выговорила смертельно побледневшая Лоти. — Что?

— Н-не смогу у-уехать… Поверьте мне… Даже если бы речь шла о спасении моей жизни…

— Отчего же нет?

— Невозможно для меня, я не могу уйти от нее… У меня не достанет сил…

— Но вы ведь вовсе ее не любите! Я знаю, не любите!

— Не знаю. Может быть, люблю, а может, и не люблю. Но уйти от нее свыше моих сил. Никогда не смогу. Никогда.

— А я? Меня вы оставляете на произвол судьбы? Меня он бросает! — обратилась она к кому-то невидимому. — Меня он бросает! Он остается с ней, с ней! Все потеряно теперь! Он останется с ней!

Невыразимая жалость овладела Гордвайлем при виде Лоти, смотревшей остановившимся взглядом на какую-то удаленную точку и повторявшей время от времени одни и те же слова. Он бросился перед ней на колени, гладил ее руки, покрывая их тысячей поцелуев, уговаривал ее, бормоча бессвязные слова:

— Послушайте, Лоти, дорогая, я на все готов ради вас, я могу… Но этого не просите у меня… Вы же видите, что нельзя мне… Что мне делать? Это свыше моих сил… Поймите…

Но Лоти, казалось, ничего не чувствовала и не слышала. Она не мешала ему, повторяя снова и снова, теперь уже машинально: «Все потеряно. Он останется с ней…» Сухие глаза ее расширились, блеск исчез из них. С одного взгляда было ясно, что она ничего не видит.