Читать интересную книгу Последнее лето - Константин Симонов

Взяв из рук Синцова бинокль и наведя его на элеватор, он увидел пробоины от снарядов; они были уже тогда, в сорок первом, в первый же день боя. Артиллеристы устроили на элеваторе наблюдательный пункт и, несмотря на прямые попадания, так и сидели там до конца.

Он перевел бинокль на будку обходчика, от которой осталась горка кирпича, а потом еще правее – на неровности почвы там, на гребне холма, где угадывались козырьки старых окопов – его тогдашних окопов, а за ними темнела дубовая роща.

Все было на этом поле почти как тогда. Только не хватало стоявших тогда на нем сожженных немецких танков и бронетранспортеров, их немцы убрали.

«Свое они всегда убирают, – со злостью подумал Серпилин. – Наши сожженные ими в сорок первом коробочки, хоть им и нужен железный лом, за всю войну так и не убрали. А свои сразу с глаз долой! Как будто мы тогда так ничего у них и не сожгли!»

И еще чего-то не было на этом поле. Чего-то, что уже не вернешь обратно. Тебя самого, каким ты был здесь тогда, и тех, кто был с тобой. Может, они и есть где-то, но только не здесь. Хотя и здесь есть один. Не твой, но ставший тогда твоим.

Бранивший себя в последние дни за то, что взял Синцова в адъютанты, Серпилин был сейчас рад, что этот человек рядом.

– На, посмотри! – оторвался он от бинокля и отдал его Синцову.

Синцов долго смотрел в бинокль. Слишком долго для адъютанта, которому командующий передал бинокль, чтобы тоже взглянул. Галчонок укоризненно покосился на Синцова и, сняв со своей широкой груди, протянул Серпилину собственный бинокль.

Но Серпилин остановил его. Серпилину не казалось, что Синцов слишком долго смотрит туда, в сторону Могилева, на это поле.

– Как, узнал? – спросил он, когда Синцов опустил бинокль.

– Узнал.

– Та же самая позиция, только в перевернутом виде. Могилев не позади, а впереди, и немцы не войти в него хотят, а выйти из него!

– Сегодня, товарищ командующий, вроде и выйти не хотят! Слышим все утро, как там, в Могилеве, бой гремит, а здесь у нас тихо, – сказал Галченок. – Разрешите предложить завтрак? Позавчера обещали, если выполним задачу, отведать танкистского хлеба-соли.

Серпилин посмотрел на часы.

– Отказаться не могу, но накоротке. Я к вам и так противозаконный крюк сделал.

Он кивнул в сторону доносившейся из Могилева канонады и повернулся к Синцову:

– Сбегай сообщи по рации, где находимся и что сейчас выезжаем обратно, на КП армии. Сообщишь – возвращайся. Приглашаю от имени полковника к завтраку.

Они подошли к палатке, полог ее был открыт, чтоб продувало.

– Однако расторопный вы народ, танкисты, – сказал Серпилин, увидев, что у палатки к сосне прибит умывальник и на гвозде висит полотенце.

Он, засучив рукава, расстегнул ворот гимнастерки, вымыл руки, лицо и шею и, шлепнув за ворот две горсти холодной воды, с наслаждением чувствуя, как она струйкой потекла по хребту, подумал о себе: «Да, вот, живой и здоровый, вернулся сюда через три года, и не с полком, а с армией, с такой силой в руках, о которой тогда и мечтать не смел!»

О расторопности танкистов пришлось еще раз вспомнить, когда вошли в палатку: на лавках по бокам стола лежали мягкие автомобильные сиденья.

– Трофейные?

Галченок кивнул:

– Трофеев много, товарищ командующий, только некогда ими заниматься. Шли не задерживаясь.

– Ничего. Вы не задерживались, другие задержатся. И раскулачат все, что вы не успели, да еще как свои трофеи по второму разу запишут!

– Супу покушаете, товарищ командующий? – спросил Галченок. – Вчера сухим пайком выдали, а сегодня суп сварили.

– Для себя или для всего войска?

– Для всего войска.

– Тогда попробую, чем войско кормят. Но сперва нальем. Хотя завтрак, а не ужин, но раз хлеб-соль – сделаем исключение.

– Можно считать ужином, товарищ командующий, – сказал Галченок. – Вчера провоевали, пришлось на утро отложить.

– Доложил, где находимся? – спросил Серпилин остановившегося у палатки Синцова.

– Так точно. Сообщил, что сейчас выезжаем.

– Покривим душой на пятнадцать минут, не более того, – сказал Серпилин. И, показав глазами на четвертый прибор, спросил Галчонка: – А это для кого?

– Командир стрелкового полка должен вернуться. Поехал на стык с соседом, увязать взаимодействие, но что-то задержался.

– А может, он там на радостях, что две армии соединились, как мы с тобой, увязывает? – кивнул на флягу Серпилин.

– Не похоже на него, товарищ командующий.

– А на нас похоже? – усмехнулся Серпилин. – Ладно, семь бед – один ответ, налей по полстакана! – И, повернувшись к Синцову, кивнул: – Садись.

Галченок налил ровно по полстакана, не перелил. Как сказано, так и сделано. Серпилин хотел было сказать, что есть двойная причина выпить: и то, что подвижная группа выполнила задачу, и то, что он сам вернулся туда, где начинал войну. Но говорить этого не стал. Каждый где-нибудь начинал войну и помнит свое начало.

Он выпил за успех подвижной группы и, облупив крутое яйцо, обмакнув в крупную соль, закусил. От выпитой водки захотелось потянуться. А еще лучше бы лечь под сосной, глядя сквозь ветки в небо и забыв, кто ты и что тебе надо в следующую минуту делать.

– Только что поздравил командира подвижной группы с выполнением задачи, – сказал Серпилин, когда появился опоздавший Ильин. – Садись! По второй не будем, а первую, если до этого не принимал, прими.

– Спасибо, товарищ командующий, не пью. Обещание дал.

– Кому?

– Сам себе.

– Как там, на стыке? Да ты не докладывай – за столом сидим. Просто расскажи.

Но Ильин по своей натуре не мог не доложить. Доложил и номер дивизии, и номер того полка соседней армии, с которым вошел в соприкосновение, и фамилию и звание командира дивизии и командира полка, и точные координаты – где именно проходит стык, и какие меры сообща приняты, чтоб стык был надежный, поскольку направление все же танкоопасное, и как перекрыли эту проселочную дорогу огнем с двух сторон, внакладку.

– Значит, силами двух армий этот проселок обороняете, – усмехнулся Серпилин. – То-то ты задержался!

– Не люблю стыков, товарищ командующий, – сказал Ильин. – Половина неприятностей на стыках.

«Вот они, молодые командиры полков, – подумал Серпилин, с удовольствием глядя на Ильина, который всегда, еще летом сорок второго года, когда из писарей стал начальником штаба батальона, казался ему прирожденным военным. – Вот они, эти молодые командиры полков! Сколько ему сейчас? От силы двадцать семь, двадцать восемь, – думал он, забыв, какого года рождения Ильин, и Мысленно прибавляя ему лишних три года. – Быстро двигает людей война. Хорошо бы, довоевал и ничем не зацепило. Многообещающий!»

– Уже не помню, ты раненый был? – спросил Серпилин у Ильина.

– Ни разу не был, товарищ командующий.

– Вот правильно, вот это я и вспомнил. Что-то в тебе такое из ряда вон выходящее, про что мне говорили. Четвертый год воюешь и ни разу не раненный. Какого ты года?

– С девятнадцатого, товарищ командующий, – с неудовольствием сказал Ильин.

В душе гордясь своей молодостью, он не любил, когда о ней говорили другие, ему казалось, что это как бы ставит под подозрение его военную опытность.

Показалось и сейчас, когда Серпилин, услышав его ответ, о чем-то задумался.

Но Серпилин задумался совсем не о военной опытности Ильина. А вспомнил о своем сыне, который был старше Ильина и которому, будь он жив, было бы сейчас не двадцать пять, как Ильину, а двадцать девять…

– А вы с какого? – спросил он, повернувшись к Галченку.

Что-то помешало ему, только узнав возраст Ильина, спросить об этом же самом на «ты» уже немолодого человека.

– С четвертого.

– Где войну начали?

– На Юго-Западном, от границы, от Владимира-Волынского до Припяти отходили с боями, – сказал Галченок с оттенком гордости: не отступали, а отходили с боями…

«Так оно и было», – вспомнил Серпилин. Ему довелось слышать от тех, кто воевал там, на самом северном участке Юго-Западного фронта, что они до самой Припяти отходили только по приказу.

– В составе пятой армии? – спросил он.

– В пятой.

– А родом откуда?

– А тут недалеко, – мотнул головой Галчонок, как будто родился где-то в этом лесу. – Сегодня сводку передавали, что вчера на Минском направлении взяли станцию Бобр… Я как раз оттуда. Между Бобром и Крупками на разъезде родился. Отец путевым обходчиком был. Там и жили. Сперва на разъезде, а потом в Крупках.

– А где теперь родители? – спросил Серпилин.

– Не знаю. Когда война началась, в Крупках оставались…

Галчонок сказал это спокойно, словно не желая давать волю чувствам, которые уже ничему не могли ни помочь, ни помешать. Выпустить или не выпустить немцев из Могилева – зависело от него. А останутся ли живы там, в Крупках, его отец и мать – не зависело.

– Мы ведь как, – после молчания с нотой самоосуждения в голосе сказал Галченок. – Один год отпуска не дали, другой – не дали, а на третий – куда путевку получил, туда и махнул. Так и прооткладывал. С тридцать шестого года родителей не видел. Вчера, когда через немцев шли, одного хлопца – он разведчикам дорогу показывал – взял потом к себе в машину. Тринадцати лет хлопец. Чего только от него не наслушался, что тут немцы делали…