в 1918 году и в последующие годы стал полный коллапс государственности и анархия.
Отношение государства к насилию – вопрос тонкий. Сильные государства способны эффективно проводить силовые действия для обеспечения безопасности своих граждан и защиты их от мятежей. Государства слабые оставляют своих граждан во власти насилия; по мере усиления беспорядка они становятся все более уязвимыми перед угрозой краха. Российская империя вступила в войну, располагая функциональным государственным аппаратом, однако насилие военных лет обратило вспять довоенную тенденцию укрепления государственности. За четыре года государственность ослабела, начала разрушаться и, наконец, рухнула окончательно.
Движущей силой этих изменений стали боевые действия против Центральных держав. Одной из задач при написании этой книги было объединить историю сражений Первой мировой войны с ее социальной и политической историей. Военные действия стали критически важным фактором процесса деколонизации. Сражения имели свои последствия на разных уровнях. Когда русские войска одерживали победы, в Галиции в 1914 и 1916 годах или на Ближнем Востоке в 1916 году, они занимали новые территории. Как мы видели, политика, нацеленная на реализацию и узаконивание правления России этими новыми территориями, существовала в напряженной, но равно значимой взаимосвязи с новыми методами управления, принятыми в империи в целом. В частности, на экономическую и национальную политику влияли решения, которые принимали генералы в своих зонах ответственности. Военные успехи также приводили к захвату миллионов военнопленных. Представление о государственном контроле над перемещениями людей, организацией и принудительным использованием рабочей силы и созданием лагерей для практического (и идейного) упорядочения данного процесса стало результатом успехов на поле боя. Сражения имели последствия и на индивидуальном уровне. Солдаты и гражданское население, захваченное водоворотом насилия, проявляли жестокость и меньшую склонность выстраивать или поддерживать связи за пределами своих первичных сообществ. Они превращались в агентов крушения империи.
Военные поражения имели другие последствия, особенно во время Великого отступления 1915 года и масштабного военного краха в период с июня 1917-го по март 1918 года. Как мы видели в главе 2, военное отступление 1915 года решающим образом изменило социально-политическую структуру империи. У многих русских людей настороженный оптимизм сменился пессимизмом. Попытка выявить ответственных за катастрофу быстро сменила массовые антигерманские настроения недовольством в отношении двора. Потоки беженцев наводнили российские города и селения от Полтавы до Сахалина. Донесения о критической нехватке боеприпасов потрясли деловое сообщество, побудив к патриотическим действиям. А в целом безмятежность общества первых месяцев войны была нарушена. Бунты в Москве, вся ярость которых была направлена на инородцев, и отчаянные стачки в центральных промышленных областях показали, что война пришла в Россию. Все эти события оказали значительное воздействие на политическую систему. Партийные лидеры подвергались сильному давлению своих сторонников по всей империи, особенно вблизи района боевых действий, которые требовали существенных перемен в структуре управления и ведении войны. В итоге создание блока прогрессистов стало прямым следствием военных действий на фронте. В 1917 году решающим моментом разрушения революционного порядка стал крах Июньского наступления. Этот крах сам по себе был связан с социальными и политическими переменами, произошедшими с февраля. Общество, политика, события на театре военных действий оказались пронизаны взаимным влиянием. Безудержное бегство солдат с фронта ввергло Украину и земли современной Латвии в состояние анархии, подвигло Корнилова объявить себя военным диктатором и отдало революцию на милость Германии. Во всех этих история военных операций стала центральной частью социально-политической истории войны в целом.
Насилие, неизбежное в военное время, разумеется, не ограничивалось сражениями на поле боя. На страницах этой книги мы читали не раз, что войска регулярно совершали насильственные действия против мирного населения, и не только на оккупированных территориях, но и на российской стороне государственной границы, какой она была до 1914 года. Насилие само по себе было важным фактором, на глубинном уровне влиявшим на повседневную жизнь гражданского населения: ощущение безопасности утрачивалось, а неприкрытое экономическое принуждение меняло жизненный уклад. Солдаты грабили, мародерствовали и под угрозой применения оружия проводили реквизиции по фиксированным ценам. Их командиры преследовали торговцев за «спекуляции», а потом удивлялись, почему коммерция оказалась подорвана. Россия военного времени с каждым днем грубела и ожесточалась, что проявляло себя в росте преступности и одинаковом желании и солдат, и вооруженного гражданского населения решить свои политические и социальные проблемы при помощи оружия.
Насилие имело мощную идеологическую составляющую. Как я отмечал в других работах, насилие играло центральную роль как в представлениях образа нации, так и в связанных с ним гражданских практиках [Sanborn 2003]. В этой книге я сделал упор на другой идеологический аспект насилия: зверства и дебаты вокруг них. Во введении мы видели, как истоки Первой мировой, коренившиеся в антиколониальных конфликтах на Балканах, привели к тому, что проблема зверств стала центром дискуссии о смысле войны. Германия и Австрия вступили в войну, называя сербов жестокими дикарями. После того как Калиш был разграблен, а Бельгия разгромлена чуть ли не основания, Антанта с готовностью выступила с определением войны как битвы за цивилизацию и против немецкого варварства. Эти дебаты были явно связаны с довоенными дискуссиями на тему колониализма, которые оправдывали покорение и оккупацию зарубежных территорий, если это совершалось во имя современной цивилизации. Одновременно народилась новая волна дискуссий о колониализме, в рамках которой подавление прав человека толковалось как нарушение международного законодательства. Нежелание Германии присоединиться к другим великим державам в создании и кодификации порядка ведения вооруженных конфликтов и обращения с гражданским населением позволило многим европейцам, включая самих германских политиков, предполагать, что немецкие войска вряд ли будут последовательно придерживаться «цивилизованных норм», как только в воздухе засвистят пули [Hull 2005: 128-129].
Этот весомый, но зачастую непоследовательный набор заявлений о приверженности целям «цивилизации» поставил царскую Россию в неудобное и двойственное положение. С одной стороны, Россию долгое время считали самой отсталой и варварской из великих держав, землей полувосточной жестокости и деспотизма, где казаки сыскали дурную славу по всему континенту за свои зверства по отношению как к солдатам, так и к мирному населению противника. Россия была покровителем балканских славян, чьи кровавые деяния переполняли колонки новостей в 1912 и 1913 годах и которые продолжили традицию политических убийств, застрелив Франца-Фердинанда. С другой стороны, российское Министерство иностранных дел и связанные с ним идеологи права продвигали развитие международного права[488]. Социальные и культурные элиты России были хорошо известны и пользовались уважением, однако их мышление считалось экзотичным и нестандартным [Ekstein 1989]. Помимо этого, они заключили и соблюдали союз с теми самыми представителями Франции и Англии, чьего одобрения они искали. Для России война велась не только за абстрактную цивилизацию, но и