Читать интересную книгу Карузо - Алексей Булыгин

Гатти-Казацца вытаращил глаза:

— Ты хочешь сказать, что эта девочка, которая в жизни всего-то раза два была в опере, будет с тобой петь в «Силе судьбы»?! У тебя все в порядке с головой?

— Не спеши, — ответил Карузо. — Для начала просто ее послушай. Я уверен, ты изменишь свое мнение.

— Хорошо, если эта американка выступит хорошо, то отныне двери театра будут открыты для любого способного американца. Если же нет — я сажусь на корабль, идущий в Италию, и обещаю, что ноги моей больше не будет в Америке!

Рекомендация Карузо сделала свое дело. Розу Понсель пригласили в «Метрополитен», и она начала готовить роль Леоноры — первую оперную партию в своей жизни. Работа эта заняла девять месяцев. К дебюту Понсель сильно похудела, что явно пошло на пользу ее имиджу. На спектакле она очень нервничала, чего не было на генеральной репетиции, — в утренней газете, которую ее угораздило прочитать, критики разнесли в пух и прах тенора Джулио Крими[370], певшего накануне в «Аиде». Роза Понсель осознавала масштаб дарования Крими. Он действительно считался одним из лучших драматических теноров своего поколения — именно ему Пуччини доверил две партии в мировых премьерах «Плащ» и «Джанни Скикки», которые состоялись спустя два месяца в «Метрополитен-опере».

Несмотря на скептические прогнозы, интуиция и художественный вкус не подвели Карузо — дебют Понсель в «Силе судьбы» стал сенсацией, и последующие двадцать лет певица была ведущей солисткой «Метрополитен-оперы». Гатти-Казацца был очень доволен и, разумеется, никуда не уехал. За феноменальный голос и артистический темперамент Понсель вскоре стали именовать «Карузо в юбке», а спустя годы Мария Каллас назвала Розу Понсель самой великой примадонной XX века.

Что же касается роли Дона Альваро, которую исполнял Карузо, то критики оценили ее очень высоко. Они отметили, что тенор попросил транспонировать известную арию на полтона ниже, что оказалось правильным решением, так как Карузо не пришлось перенапрягать голос и его бархатный «темный» тембр проявился во всей красе (кстати, с аналогичной просьбой выступил и Де Лука, для которого партия Дона Карлоса была несколько «тяжеловатой»: баритон попросил некоторые фрагменты «поднять» на полтона или даже на тон). Отмечались также изумительные легато и нежнейшее пианиссимо, которые продемонстрировал Карузо. По словам критиков, он создал образ героя романтичного, страдающего, но в то же время очень страстного…

В текущем сезоне Карузо исполнял как драматические партии (Самсон, Дон Альваро, Иоанн Лейденский, Радамес), так и лирические — Неморино и Лионеля в опере Г. Флотова «Марта». Когда тенора спрашивали, какие роли его самые любимые, он отвечал, что таковых у него вообще нет:

— Певец, у которого есть любимая роль, это не артист, а профессионал. «Любимую» роль исполнителя определяет публика[371].

Постепенно Дороти открывала все новые и новые черты в характере мужа. Что-то ей определенно нравилось, но что-то могло и шокировать, например его жуткая ревнивость. Воспитанный в традиционном обществе, Карузо придерживался крайне консервативных взглядов на то, что разрешено или запрещено жене. Дороти, выросшей в куда более цивилизованной среде, ничего не оставалось как мириться с неаполитанским взрывным темпераментом мужа и как-то для себя объяснять весьма странные, на ее взгляд, поступки. Жизнерадостный, солнечный характер Энрико-юноши с годами изменился. После пережитых потрясений и ухудшавшегося самочувствия он стал мнительным, обидчивым и нервным. Любая мелочь могла вывести его из равновесия. Карузо нередко терял над собой контроль и не мог совладать с бурными чувствами, им овладевавшими. Правда, на сцене и в экстремальных ситуациях он умел демонстрировать редкое хладнокровие и рассудительность…

Дороти, происходившая из аристократической семьи, бывала эпатирована, например, бесцеремонностью, которую Карузо мог позволить себе в отношении других людей. Как-то раз один французский тенор пригласил супругов на концерт в свою ложу:

«Едва мы успели сесть, — вспоминала Дороти, — как Энрико обратился к нему:

— Мсье, мадам не сможет остаться, если вы сейчас же не почистите зубы.

Несчастный ушел, но потом вернулся.

— За этим очень важно следить, — сказал ему Энрико.

Я не могла понять, почему бедный тенор смертельно не обиделся, и спросила об этом Энрико. Он удивленно посмотрел на меня:

— Наоборот. Он должен быть благодарен мне за совет. Мы ведь остались, а могли уйти…»[372]

Безусловно, Энрико не был «светским львом», следовавшим правилам этикета. «Король теноров» вел себя как реальный король по отношению ко многим, даже весьма знатным людям. При этом он мог организовывать поистине королевские праздники, какие тогда мало кто в мире мог себе позволить. Так, на Новый, 1919 год Карузо и Дороти сняли в отеле «Никербокер» целый этаж и пригласили более трех тысяч человек! Конечно, подобные грандиозные приемы требовали огромных средств. Карузо зарабатывал столько, что ему были доступны практически любые роскошества. В лучшие годы карьеры его ежегодный доход измерялся сотнями тысяч долларов (чтобы понять, сколько это было бы в наши дни, все цифры нужно увеличить примерно в двадцать раз). В сезоне 1903/04 года в «Метрополитен-опере» он получал 960 долларов за спектакль. К 1906–1907 годам гонорар возрос до 1440 долларов и достиг двух тысяч долларов в следующем сезоне. С 1914 года тенору платили 2500 долларов за выступление.

На этом рост оплаты Карузо остановился, причем, как утверждают почти все биографы тенора, — по его собственной инициативе. Джулио Гатти-Казацца в связи с инфляцией вынужден был поднять вопрос о повышении гонорара «королю теноров». Обычно биографы с умилением описывали сцену, когда директор дал Энрико договор и предложил самому вписать нужную сумму. Карузо вписал тогда 2500 долларов и никогда уже не требовал никаких повышений[373].

На самом же деле оплата тогда была повышена, причем существенно. За каждый спектакль, по секретной договоренности с Гатти-Казаццей, Карузо получал наличными еще 500 долларов. Это был ловкий ход хитрого менеджера: с одной стороны, он по максимуму оплачивал главного певца труппы, чем тот, разумеется, был доволен. С другой стороны, директор всегда мог заявить зарвавшейся примадонне, если та начинала требовать слишком многого:

— Даже Карузо получает 2500 долларов! Как я могу платить вам больше, чем ему?!

Но для общего бюджета тенора, помимо оплаты за отдельный спектакль, важно было и то, насколько часто он выступал. Самым «денежным» периодом Карузо в «Метрополитен-опере» был сезон 1907/08 года, когда он получил 140 тысяч долларов за шестьдесят восемь оперных спектаклей и два концерта. Это была огромная нагрузка. Он выступал три, а иногда даже пять раз в неделю! Учитывая то, насколько ответственно Карузо относился к каждому выходу на сцену, сложно представить, как он это все выдерживал…

За концерты обычно платили больше, чем за оперные спектакли. Карузо нередко выступал в домах мультимиллионеров, получая за это баснословные гонорары. В Южной Америке оплата одного из его концертов достигла 15 тысяч долларов, в то время как в «Метрополитен-опере» он за неделю зарабатывал 10 тысяч. Оба фильма, в которых снялся Энрико, принесли ему по 100 тысяч долларов каждый.

Получая огромные деньги, Карузо считал своим долгом помогать множеству людей. Он был неизменно щедр с друзьями и регулярно поддерживал материально более ста человек. Правда, оба его сына сетовали, что отец всегда с большей готовностью помогал посторонним людям, нежели членам своей семьи. Его главный принцип был таков: я дам — только не нужно просить. Например, он всегда высылал или давал лично довольно крупные суммы брату Джованни, но обычно недовольно ворчал, когда тот что-либо просил. Мимми же, сколько ни умолял отца купить велосипед, так его и не получил. Дороти пообещала, что лучше попросит мужа купить его сыну автомобиль. Но при жизни отца Энрико Карузо-младший не имел ни того ни другого.

Карузо казалось, что его родным постоянно от него что-то нужно, и он сразу напрягался, когда чувствовал, что разговор может закончиться какой-либо просьбой. Но все же на семью он тратил огромные деньги (как он сам подсчитал, более чем 80 тысяч долларов в год) — зачастую не интересуясь, нужно ли это его родственникам.

Очень щедрым был Энрико и по отношению к женщинам, которых любил или к которым испытывал просто нежные чувства. Они все получали от него дорогие подарки. Он не жалел денег, чтобы угодить Аде и Рине Джакетти, крайне великодушен был по отношению к Дороти. Так, после свадьбы он заказал для нее 69 нарядов: 15 выходных платьев, 12 дневных, 8 костюмов, 6 домашних комплектов, 12 вечерних накидок, 4 пеньюара и 12 пижам…

После смерти Карузо его состояние было оценено примерно в девять миллионов долларов — сумма, не превзойденная (в пересчете и на сегодняшний курс) ни одним оперным певцом. Большую часть этого богатства получили Дороти и ее дочка Глория.