В утопическом сознании синтетический результат отражения и ценностный подход к действительности всегда достигаются при ведущей роли ценностного подхода. Ему подчинены все другие признаки и свойства данного феномена. Это вытекает из специфики задач, которые должны решать познавательная и ценностно-ориентационная деятельность. Познавательная деятельность должна обеспечить гносеологическую адекватность сознания отражаемым объектам (функционально ценно именно то, что истинно); вторая – способствовать различению воздействия объектов по их отношению к личностным, групповым, классовым потребностям и интересам (истинность и заинтересованность далеко не всегда совпадают). Функционально ценным, адекватным (соответствующим своему назначению) в определенных условиях оказывается неистинное сознание – различные иллюзии, возникающие в ходе переработки, искажения результатов отражения в соответствии с различными групповыми или классовыми интересами и потребностями. Именно поэтому утопическое сознание не укладывается в рамки теоретико-познавательных норм и критериев. Оно всякий раз оказывается шире их, включает в себя волевые, интуитивные, иррациональные и прочие моменты, которые обычно стараются элиминировать ради достижения объективной истины. И в этом тоже его сила и слабость одновременно. Такими особенностями в значительной мере объясняется характерный для утопии метафизический разрыв социального целого на части, моменты, факторы, абсолютизация какого-либо одного или нескольких факторов сразу и противопоставление их друг другу, т. е. факторный подход. Отсюда также становятся понятными попытки утопистов достичь состояния гармоничности социального бытия благодаря просвещенным монархам, то филантропии капиталистов, то, наконец, деятельности бескорыстных друзей человечества и т. д. Здесь в полней мере выявился взгляд утопистов на дело осуществления ими же выдвинутого социального идеала как на подбор удачных инструментов, рецептов и средств. Подобное не могло не вести утопистов к крайней метафизической односторонности, которая выражалась прежде всего в том, что они в своем представлении об осуществлении идеала могли легко, например, абстрагироваться от политической деятельности и сосредоточить свое внимание лишь на одной социальной области или, иначе, полностью удалять всю социально-экономическую сферу из исторического движения и возложить надежды исключительно на политическую практику и активность, на мгновенный революционный взрыв и т. п.
Подход утописта к социальной действительности, исходя из отвлеченных понятий, вытеснение из поля его зрения нежелательных элементов, односторонняя абсолютизация тех или иных факторов, непонимание исторической закономерности и необходимости находили свое наиболее адекватное выражение в рассматривании образа идеального (анти-идеального) общественного устройства и вне контекста прошлое – настоящее – будущее, в игнорировании объективной последовательности событий, в их генетической связи и обусловленности, т. е. в антиисторизме. Антиисторизм – родовая черта утопического сознания. Его рассмотрение позволяет выявить ряд взаимосвязанных между собой важнейших характеристик и особенностей утопического сознания.
Специфика утопического сознания проявляется прежде всего в непонимании утопистами необходимости переходного периода от одного состояния общества к другому, в убеждении, что будущее состояние цельности бытия, свободного от противоречий, может быть достигнуто одноразовым применением какой-либо универсальной схемы. Этот прием мышления сопровождается рассмотрением настоящего и будущего как категорий, находящихся не только на разных полюсах шкалы ценностей (настоящее отождествляется с чем-то неподлинным, будущее – с чем-то подлинным и совершенным), но и как категорий, почти не соединенных логической нитью исторической преемственности. В результате устраняется вопрос о становлении, время лишается своего естественного течения, объективность процесса развития игнорируется, а будущее всегда выступает как нечто готовое и законченное. Отсюда максимализм утопии, ее альтернативность (черта, наиболее рельефно обнаруживающая себя в период революционных перемен). В данном случае мышление утописта вращается в рамках метафизически абстрактной схемы «или-или», его видение реальности – черно-белая фотография, в которой не фиксируются вторичные и сложные связи, нет сложного диалектического переплетения противоречивых тенденций, полутонов, оттенков.
Антиисторизм утопического сознания проявляется также и в статичности выдвигаемых утопией идеалов и моделей нового социального бытия. Этот признак характеризуется тем, что в отличие от науки, которая всегда дает динамическую картину, где все прогнозируемые обстоятельства воспринимаются как моменты одного непрерывного диалектического процесса развития (причем процесса, который может быть понят не иначе, как результат реальных условий, движущих сил и закономерностей), утопия дает застывший, неподвижный образ предсказываемых обстоятельств. Идеал, выдвигаемый утопией, будучи не результатом анализа реальных исторических закономерностей, а в той или иной степени произвольным изобретением утописта, неизбежно должен ассоциироваться в его сознании как с чем-то абсолютно совершенным и законченным, так и с представлением о завершении (финале) и исторического процесса, и его познания (совершенство, коль скоро оно достигнуто, не нуждается в развитии и изменении).
Ясно, что в такого рода схему мышления невольно должно было вкрадываться убеждение о том, что цель оправдывает средства. Это отразилось прежде всего на отношении к человеческой личности, которая, ввиду того что реализация цели (идеала) рассматривалась как ключ к разрешению всех человеческих проблем, оценивалась как не имеющее самостоятельного значения средство, инструмент реализации цели. И это логично. Если будущее ожидает нас уже в готовом и совершенном виде и необходимо лишь приложить усилия, чтобы побыстрее к нему добраться, то стоит ли стесняться в средствах? В этом случае сама мысль о том, что средства способны изменить цель, кажется попросту лишенной смысла и нелепой. За утверждение абсолютной истины можно и должно бороться любыми средствами.
Догматическое отношение к цели выражалось в мелочной регламентации общественной жизни, в стремлении абсолютно подчинить личность обществу. Достаточно вспомнить, например, надсмотрщиков Т. Мора и Т. Кампанеллы; представления Э. Кабе об обществе будущего, где жизнь рабочих организована чуть ли не по армейским принципам; индустриальную армию Э. Беллами, утопией которого, как известно, восхищались отставные армейские офицеры; Б.П. Анфантена и других сенсимонистов, стремящихся регламентировать не только труд, но и все проявления человеческой жизни, начиная от свободы совести и кончая прической и костюмом; регламентированные миры Г. Уэллса и О. Хаксли, чтобы убедиться в этом. Наши современники, знакомясь с содержанием ряда утопий прошлого, могут даже подумать, что перед ними сознательные антиутопии, в которых иное человеческое состояние изображается заведомо в мрачных тонах, и в известной мере разделить весь ужас «Человека из подполья» Ф.М. Достоевского, прийти к выводу, что нет более суровой, говоря словами Гегеля, тирании, чем тирания абсолютной добродетели и морали.
Даже реально существующее пространство, природа и творения рук человеческих подвергаются утопистами отрицанию, поскольку, с их точки зрения, все это дисгармонично, неупорядочено, асимметрично. Руководствуясь стремлением к тотальной организованности, правильности и стабильности, утопист в своем воображении перестраивает существующее реально пространство и выдвигает в противоположность ему образ симметричного, во всем организованного утопического пространства, будь то пространство города, острова или группы островов.
Жгучее желание утописта избавиться от кошмара настоящего, наблюдаемого социального хаоса, несправедливости и распущенности каким-то парадоксальным образом оборачивается в утопическом творчестве конструированием кошмара будущего, неспособностью утописта представить себе будущее человеческое общество как ассоциацию свободных и непохожих друг на друга людей. Ценой совершенной, добродетельной и благой жизни в изображаемой утопистом картине нового мира чуть ли не всегда становится полная регламентация, пожизненная специализация и жесткое подчинение индивида какому-то верховному авторитету. Складывается впечатление, что утопист стремится подойти к общественному бытию с инженерной точки зрения, как к некоему идеально отлаженному организационному механизму (машине). В итоге стремление к раю на земле грозит обернуться адом.