Читать интересную книгу Петр Великий (Том 2) - А. Сахаров (редактор)

И, чванно надувшись, умолкли.

Купчины отошли в дальний угол и, пошушукавшись, достали из кармана кисеты с золотом.

– А на нет и суда нет, – поклонились они и положили добавочный мшел на стол.

Князья взвесили на ладонях кисеты и сразу подобрели.

Отпустив купчин, они отправились тотчас же в Немецкую слободу к Елене Фадемрехт, подруге Монс.

Хозяйка выбежала в сени встречать гостей и запросто, как с родными, трижды поцеловалась с ними из щеки в щёку.

Голицын ущипнул Елену за крутое, как хорошо выпеченный ситник, бедро и, прищурившись, сладенько облизнулся.

– Вот-то девка! Все отдай, да мало.

Фадемрехт использовала случай, чтобы проверить искренность княжеских слов.

– Я всё не надо. Я – один маленькая забаф.

И, не дожидаясь разрешенья, ловко оторвала с края чёрного бархатного кафтана Голицына, унизанного жемчугом, сапфиром и иными каменьями, самый крупный алмаз.

Прозоровский крякнул и завистливо сощурился:

– Кабы мне твоя прыть, давно бы первым богатеем содеялся я на Руси.

В просторной светёлке у окна сидела за книгой Анна.

Она не поднялась при входе гостей, только чуть кивнула и лениво поднесла пропахнувшую пряными духами маленькую ручку поочерёдно к их губам.

Голицын охотно прилип к прохладным, словно выточенным из слоновой кости пальчикам и чуть прикусил покрытую розовым лаком виноградинку ногтя мизинца.

Прозоровский так же так собрал кожу на угреватом носу, как будто приготовился чихнуть и, не коснувшись «басурманской» длани, звонко челомкнул воздух. «До чего же дошли мы, господи! – гневно подумал он. – Высокородный князь-боярин длань еретичную лобызать должон». Он повернулся к красному углу и ещё больше потемнел: угол был пуст.

Елена подкралась на носках к Прозоровскому и, оттянув стоячий, шириной в четыре пальца, унизанный жемчугом воротник на его голой шее, задорно крикнула под ухо:

– А ты молитфа сюты, на мой лисо молитфа шитай!

И, сложив руки крестом на груди, скорбно, как мученица, закатила фисташковые глаза.

– Я будет скорей услышать твой добри молитф.

Борода боярина подпрыгнула, морозным паром рассыпалась по кармазиновому[186] кафтану, пальцы судорожно сжали рукоятку ножа, заткнутого за персидский кушак.

– Ну, ты не бо-го-хуль-ствуй… не то…

Монс зло поглядела на подругу и вскочила с кресла.

– Ти, Петер Иванич, не надо сердит на неё, она шютка, нет прафд.

Её детски наивные глаза светились таким теплом, что Прозоровский обмяк и, осенив себя широким крестом, приступил к делу.

Поторговавшись и получив долю купецкого мшела, женщины вскоре отпустили гостей.

– К чему ухмылкою гораздою тешишься? – засопел Прозоровский, усаживаясь с Голицыным в колымагу.

– Аль мало немке золота поотвалили, что впору тужить, а не радоваться? – ещё шире заулыбался князь. – Будь спокоен: по купецкому хотению будет.

Прозоровский пристально поглядел в спину вознице, потом зашептал что-то на ухо Борису Алексеевичу.

Князь строго выслушал и кивком головы согласился ехать к царю.

Пётр принял ближних в мастерской.

– Добро? – хвастливо поднял он шкатулку, украшенную замысловатыми резными узорами, голубками, и помахал ею перед лицами прибывших. – За день содеял.

Ближние так вытаращили глаза и так широко разинули рты, как будто шкатулка ошеломила их своей чудесной непостижимостью.

Наконец Голицын глубоко вздохнул и, точно не освободившись ещё от сладчайшего сна, всплеснул руками:

– Господи! Каковское видение передо мною! Возможно ли перстами сие содеять!

– Дар! Великого умельства дар ниспослал тебе Бог, – закачался из стороны в сторону Прозоровский, словно в полузабытьи.

Хозяин усадил гостей на лавку и повёл с ними долгую дружескую беседу.

Уже перед расставанием Прозоровский, словно невзначай, вспомнил о купчинах. Он ничего не сказал о челобитной, просто вынул из кармана горсть золотых и подкинул их на ладони.

– Экие монеты ладные иноземцы чеканят.

– От гостей торговых принял? – прищурился Пётр.

– Для образца тебе, государь. Авось, – купчины сказывают, – мы, даст Бог, эдакие же будем на Руси лить.

Голицын деловито прибавил:

– Поприбереги, Пётр Алексеевич. Для образца.

Вечером Анна встретилась у Лефорта с Петром.

На следующее утро царь должен был уехать в Воронеж, потому Монс держалась с ним так, как и подобало держаться влюблённой женщине, она была грустна, чрезмерно ласкова, молчалива, не спускала с государя затуманенного горестью взгляда и беспрестанно, украдкою, чтобы не расстроить Петра, прикладывала к сухим глазам белый платочек.

Царь был мрачен, ни с кем не разговаривал, чаще, чем всегда, налегал на вино и неприятно, с причавкиванием, жевал кислую, как запах недублёной кожи, капусту.

– Ты хоть смейся! – стукнул он вдруг по столу кулаком. – Расквасилась, словно бы всю ночь с лешим тешилась!

Анна с детскою доверчивостью прижалась к высоко вздымающейся груди государя.

– Я ошен хочю смеяться, только смех нет.

– Не до смеху? – переспросил Пётр, почувствовав, как раздражение его сменяется трусливой тревогой. – Аль приключилось что?

Она нащупала его руку и поцеловала её.

– Я думай всо, гозудар мой. Всо думай, думай. Всо хочю помогает тебя в дель государстф… О народ твой ошен сердце больной у меня.

То воркуя, как голубь, то кудахтая, точно грудью защищая цыплят от смертельной опасности, то мурлыкая и потягиваясь избалованной кошечкой, Монс, уведя царя в соседний терем, осторожно, но с большим уменьем склоняла его поступить так, как обещала устроить Голицыну и Прозоровскому.

Пётр не вслушивался в смысл её слов. Её голос пьянил и баюкал, навевал сладкую дрёму, как когда-то давно тихие колыбельные песенки покойной Натальи Кирилловны. Перегнувшись, Анна достала из ящика письменного стола заготовленную бумагу и, нежно вложив в пальцы государя перо, ткнулась губами в его щёку.

– Подпиши, радост мой.

Точно во сне, не читая, царь подписал приказ о том, что «по причине гораздо большого судов строения» он вынужден определить строгую норму хлеба и прочих продуктов, достаточную для «подённого прокорма людишек» На все же излишки, а заодно и изделия «крестьянского рукомесла» которые будут обнаружены обыском как не вывезенные для продажи, приказом определялся такой налог, который разорял хозяев.

Отбросив перо, царь чуть приоткрыл глаза.

– Успокоилась?

Анна обвилась руками вокруг его шеи.

На другой день, узнав о приказе, благодарные торговые гости отправили послов в Немецкую слободу и «от полноты души» преподнесли Анне отрез чёрного бархата и усыпанное алмазами золотое распятье фряжского дела.

Тульское население с давних времён занималось «железным промыслом».

Болотную, глыбовую руду копали на глубине восьми – двенадцати сажен. Куски добытого железняка нагревались в течение нескольких часов и таким образом превращались в железо, удобное для ковки и способное вытягиваться в полосы. Железный ком разбивали балдами на наковальне в полосы, и из готового материала вырабатывали всяческие изделия. Особенно Тула славилась оружейным рукомеслом. Ещё царь Михаил Фёдорович старался поощрять кузнецов, расширял их сословие и жаловал многими льготами. А когда подана была голландцами-братьями Андреем и Авраамом Виниусами и купчиной, голландцем же, Елисеем Вилькинсоном – челобитная об устройстве в окрестностях Тулы заводов для отливки чугунных вещей и для делания железа по иноземному способу из чугуна, царь тотчас же созвал на сидение ближних бояр и поступил по челобитной, приговорив:

«Между городами Серпуховом и Тулой, на реках Вороне, Вашане, Скниге и впредь, где горные места приищут, построить мельничные заводы для делания из железной руды чугуна и железа, для литья из первого пушек, ядер и котлов и для ковки из второго разных досок и прутьев, дабы впредь то железное дело было государю прочно и государевой казне прибыльно, а людей государевых им всякому железному делу научать и никакого ремесла от них не скрывать».

Виниус построил свой первый мельничный завод на речке Тулице, при впадении в неё речки Глядяшки, в пятнадцати верстах от Тулы, подле древнего Тульского городища.

Многие кузнецы учились у Виниуса, воочию убедились в превосходстве иноземных способов, но только самая ничтожная горсточка из них рискнула распроститься с дедовскими обычаями и построить вододействующие заводы.

Так или иначе, но к семь тысяч сто девяносто восьмому[187] году, когда предприятие Виниуса было отдано Петром в вечное владение Льву Кирилловичу Нарышкину, в Туле орудовали уже такие «умельцы железного дела», как Исай и Максим Масатовы, Никита Орехов и, главным образом, Никита Демидович Антуфьев.

Кузнецы имели свои лавки, торговали сохами, палицами, мельничными снастями, топорами, мотыгами, гвоздями, ножами и железной посудой наравне с посадскими людьми. Жили они в отдельных слободах, не смешиваясь с посадскими, и постоянно вели с ними вражду. Но в сущности, посадские зря завидовали «мастеровым государевым людям». Дорогонько, весьма дорогонько обходились кузнецам ничтожные льготы по тяглу и другим повинностям.