Читать интересную книгу Ведущий в погибель. - Надежда Попова

— Я реалист, — пожал плечами Курт. — Веселое застолье — головная боль поутру и, бывает, краска стыда при воспоминании о прошедшем вечере, весна — грязь и комары, любовь — обман. Или самообман.

— Вы не можете так думать на самом деле, майстер инквизитор, — тихо вмешалась Мария фон Хайне, бросив исподтишка взгляд на отца. — Неужели вам самому никогда не случалось любить?

— Увы, — кивнул он, — был такой casus.

— Отчего же «увы»?

— Скажем так — мы с нею не сошлись в убеждениях.

— И… — краснея, словно мак, выговорила та. — Чем же все кончилось?

— Я ее сжег, — пояснил Курт, изобразив любезную улыбку.

— О… — вымолвила та сдавленно, торопливо уронив взгляд в тарелку перед собой.

— Что вы делаете, майстер Гессе? — сквозь сомкнутые губы пробормотала Адельхайда, и он отозвался так же чуть слышно:

— То, для чего меня пригласили. Служу острой приправой к этому пресному ужину. Вы хотели, чтобы я привлекал внимание? Сдается мне, я это сделал.

— Постойте-ка, — вновь подал голос граф фон Лауфенберг. — Кажется, я кое-что слышал об этом. Ведь вы служили в Кельне прежде? И там была казнена графиня Маргарет фон Шёнборн, если не ошибаюсь. Неужто вы имели… гм… в виду племянницу князь-епископа, майстер инквизитор?

— Двоюродную племянницу, — поправил он. — Родную племянницу герцога Рейнского и двоюродную — кельнского епископа, он же герцог Вестфальский.

— Так появилась вестфальская ветчина, — пробормотал фон Хайне, покаянно вздохнув под устремленным на него убивающим взглядом владелицы замка.

— Однако, — усмехнулся фон Лауфенберг, скосившись на супругу, глядящую на господина дознавателя огромными испуганными глазами. — А мне начинает нравиться идея податься в инквизиторы… Но — за что ж вы так с бедняжкой?

— Сия бедняжка оказалась жрицей языческой богини, с замашками суккуба. И убийцей. На ее совести было четыре смерти; если бы я вовремя не спохватился — моя трагическая гибель была бы пятой. Ее дядя-герцог финансировал тайное чародейское общество, а епископ покрывал всю эту теплую компанию… По писаному. «И возложат на вас ваше распутство, и понесете наказание за грехи с идолами вашими».

— А с вами опасно связываться, майстер инквизитор, — заметил граф с усмешкой. — Поневоле начинаю перебирать собственную жизнь, присматриваясь, нет ли за мной какого греха, достойного страшной кары.

— И как? — уточнил Курт подчеркнуто серьезно. — Есть?

— А как вы думаете? — заинтересованно переспросил тот. — Ведь, как я понимаю, инквизитор должен видеть людей насквозь.

— Ну, кое-что я вижу. Желаете, чтобы я озвучил это во всеуслышание?

Под обратившимися на него взглядами фон Лауфенберг распрямился, с трудом удерживая на губах прежнюю улыбку, и в острых серых глазах отобразилась судорожная работа мысли.

— Думаю, не стоит, — отозвался он, наконец. — Мало ли, что вам привиделось, а мне после будет стоить таких трудов обелиться.

— Действительно, — согласился Курт с усмешкой. — Мало ли.

— И что же вы увидели, майстер Гессе? — тихо поинтересовалась Адельхайда; он передернул плечами:

— Да ничего. Госпожа фон Рихтхофен, любому человеку можно сказать такое — и быть уверенным в том, что попадешь в точку. У любого есть тайные мысли, желания, грешки… Ну, к примеру — он попросту поедает вас глазами на протяжение всего этого вечера. А ведь рядом жена. «Еgo autem dico vobis quoniam omnis qui viderit mulierem ad concupiscendum eam iam moechatus est eam in corde suo[147]». А он смотрит не так, как прочие — те лишь оценивают красивую женщину, на которую приятно смотреть; граф же попросту плотояден.

— «Красивую женщину» и «приятно смотреть»… Спасибо. Неужто это, наконец, комплимент, майстер Гессе?

Курт запнулся, не зная, возразить или согласиться; выдать подходящего ответа он так и не успел, обернувшись на очередное «майстер инквизитор».

— А оправдывать вам доводилось? — спросил фогт с уже заготовленным недоверием в голосе; он кивнул:

— Случалось.

— И часто?

— Увы, лишь однажды. Чаще всего все дурное, что слышишь о человеке, оказывается правдой, а все хорошее — ложью или приукрашиванием, и с каждым новым расследованием я убеждаюсь в этом все более.

— Неужто большинство людей, по-вашему, таково?

— Почти все.

— А что вы сами?

— И я не праведник, — развел руками он. — Те, кто знали меня, наверняка могли бы рассказать обо мне — много интересного и мало доброго. Но, как говорил один приходской священник, выходя из дома терпимости — «я не призываю брать с меня пример»… Люди грешны, господин фон Люфтенхаймер, ведь это для вас не новость, верно? Кто не зол — тот подл, кто не подл — тот жесток, кто не жесток — тот слаб. Слабость же зачастую бывает причиной таких прегрешений, каких не совершить даже по злобе, алчности или подлости.

— А вам самому не приходилось поддаваться слабости, майстер инквизитор?

— Мне… — повторил Курт медленно, глядя мимо лица фогта. — Homo sum[148]. Все бывало в жизни — и слабость тоже. И это помогает понимать слабость других.

— Понимать… но не прощать?

— Прощать — не моя привилегия. «Кто может прощать грехи, кроме одного Бога?», господин фон Люфтенхаймер. Если речь идет о зле, направленном против меня — это совсем иное; однако ex officio я сталкиваюсь не с этим, и преступления, с которыми я имею дело, прощать не в моей власти. Я могу высказывать свое мнение относительно дела или обвиняемого, мое мнение могут принять или не принять во внимание, я решаю мало. Я следователь, моя работа — найти. Найти человека, доказательства, причины.

— И что же — доводилось вам находить доказательства причин, извиняющих человека?

— Бывало всякое, господин фон Люфтенхаймер.

— И это сказывается на приговоре?

— Если есть доказательства тому, что причины не изменили человека. Бывает, что под давлением обстоятельств некто совершает преступление, перешагивая через себя, за ним — второе, уже с меньшими душевными терзаниями, а после втягивается… Порой это завершается тем, что происходящее начинает даже нравиться. Если такого человека уже не изменить — для чего ему прощение и жизнь?

— А если он раскается после? — вновь робко вмешалась Мария фон Хайне. — Тюремное заключение — это так страшно. В нашем имении нам приходилось привечать двух бегинок, и они рассказывали, каково узникам… Это просто ужасно. Никто не сможет вынести такого.

— Не сможет вынести — и не озлобиться еще более, госпожа фон Хайне. Кроме того, поверьте, человек может перенести многое, такое, что вам не могло бы привидеться и в самых страшных кошмарах; что там тюрьма… Если же обвиняемым является человек, обладающий сверхобычными силами, силами немалыми — как, скажите на милость, удерживать его под замком в ожидании неведомо когда будущего раскаяния? На чьи, позвольте спросить, средства? И главное — это опасно. Это — как держать стрига в подвале. Как бочку с порохом, повторю слова графа, в горящем доме. Смертная казнь, госпожа фон Хайне, зачастую есть не мера крайнего наказания, а мера крайней защиты.

— Нет человека — нет проблемы, — усмехнулся фон Лауфенберг. — Это точно. Mortui non mordent[149]; верно, майстер инквизитор?

— Это особенно справедливо в вопросе о стригах, — заметил фогт с усмешкой. — Уж коли и вы о нем упомянули, майстер инквизитор; так все-таки, в вашем деле — есть прогресс? Говорят, он ушел из Ульма. Что же теперь — и вы уйдете?

— Не сейчас, — качнул головой Курт. — Не могу рассказать вам всего, однако у меня имеются сведения, что он все еще рядом, и пока наличествует хоть малейшее подозрение на то, что в этом есть доля правды — и я тоже здесь.

— Теперь у вас наверняка начнутся проблемы со свидетелями? После того, что случилось с бароном… Ведь на его дом напали, потому что он вздумал помогать вам в вашем расследовании, верно? Никто не захочет его судьбы.

— Бедняга Александер, — согласился граф фон Лауфенберг. — Воображаю; полдома угваздано кровью, мебель вдребезги, да и челядь потеряна — даже для него это повлечет немалые расходы. Хорошую прислугу теперь не сыщешь; а его люди были — просто мечта. И где он их находит…

— Быть может, он им просто платит должным образом? — с неприкрытой язвительностью предположил фон Эбенхольц, и граф покривился:

— А твоих гнусных намеков, Лутгольд, я, будем считать, не слышал.

— Я могу повторить громче, — предложил тот.

— Дерзни, — пожал плечами фон Лауфенберг. — Майстер инквизитор, ваша святая обязанность изловить это адское исчадие и вышибить из него дух — он виновен хотя бы в том, что лишил нас возможности поквитаться с Александером за прошлые проигрыши. Я стер доску до дыр, готовясь к этим празднествам; и к чему были все мои мучения?