Товарищ Марченко не сдержал себя и ударил ее по голове револьвером. Я крикнул друзьям:
– Завяжите ей рот и тащите к отряду!
А сам схватил товарища Марченко за руку и быстро побежал обратно к отряду, еле дыша. И когда подскочил к крайним товарищам, я почти сквозь зубы им крикнул:
– Передавайте по цепи, чтобы быстро продвигались во дворы последней улицы от базара! Иначе опоздаем…
Через пять минут мы все выглядывали из дворов на церковную площадь и осторожно, по одному проскакивали на базар под лавочки. Здесь я в последний раз сказал своими друзьям-повстанцам:
– Ну, мы в руках смерти. Кто из нас окажется наиболее отважным, того она не возьмет, тот с нею в силах еще сразиться. Будем же, друзья, безумно отважными, этого требует наше дело!
Я тут же расставил смельчаков, очутившихся со мною под лавочками, цепью. Сам с товарищем Лютым подполз под лавчонкой на сторону, откуда видны были почти все силы напавших на нас австрийцев, помещиков и кулаков. Из австрийских солдат кое-кто сидел, а большая часть лежала. Пулеметы стояли прикрытые брезентиками. А помещики и кулаки с винтовками и централками за плечами суетилась чего-то, расхаживая по три и пять человек вместе взад и вперед.
Я сейчас же вылез из-под лавочки обратно к бойцам. Здесь меня поджидал человек с донесением от Щуся. От него я узнал, что товарищ Щусь с группой повстанцев уже на своем месте. Возле него группируются крестьяне.
Ни слова не отвечая Щусю (план действия не изменен), я махнул рукой в сторону наших людей, оставленных по дворам вокруг площади, чтобы они перебегали ко мне, а к занимавшим позиции при мне по-над базарными лавчонками обратился с вопросом, готовы ли к атаке, и тут же подал команду:
– Огонь!
Вследствие того что австрийцы и помещичьи отряды находились от нас всего в 80-100 шагах, наш огонь был настолько меток, что эти непрошеные пришельцы не успевали сразу стрелять в нашу сторону. Увидев это, я крикнул, обращаясь к бойцам:
– В атаку! Ура!
И мы все бросились в атаку на врагов. В это же время отряд с товарищем Щусем во главе открыл сильный пулеметный и оружейный огонь по врагам справа. И наши враги бросились панически бежать в сторону села Покровского, кто по улицам, кто через дворы села, оставив нам пулеметы, массу винтовок с большим запасом патронов и больше 20 хороших подседланных кавалерийских лошадей.
Убегая, враги наши кое-где зажигали крестьянские дома и все, что быстро могло воспламениться в дворах. Часть кулаков и вартовых бросилась в сторону речки Волчьей. Здесь наши люйсисты их загнали в речку. Зрелище неописуемое! Эти господа бросают свои винтовки и централки и, захлебываясь водой, стараются спастись через речку вплавь.
Трудовое население села зашевелилось, точно муравейник. Крестьяне и отважные крестьянки выскакивали из своих дворов с вилами, лопатами, топорами, ружьями и беспощадно убивали панически убегавших мимо них солдат австрийской армии, гетманских вартовых, кулаков. Нашлись среди крестьян и такие, которые выскочили на своих лошадях с вилами или железными лопатами в руках и окружали врагов в поле, стараясь заградить им путь бегства, чтобы наши пулеметчики скорее могли их настигать на удобных для огня равнинах и беспощадно косить.
В этот грозный час для наших убийц, пришедших в село, чтобы раздавить нас, чтобы покарать революционных тружеников села, а после ограбить их, забрать у них посредством контрибуции жалкие их копейки, набрать скота, нажраться до отвалу, побить все в домах и затем с раскрасневшимися от звериного напряжения инстинктов лицами, с песней победителей идти далее, в другие села и деревушки, издеваться над правом и жизнью тружеников, – в этот грозный для этих сознательных и бессознательных палачей революции час впереди не видно было пути отступления. Они бежали в направлении села Покровское, а попадали совершенно в другие села. Так, например, многих австрийцев и грозных «мадьяр» из их отряда крестьяне встречали под Успеновкой, под Гуляйполем и даже под Времьевкой, район которой был очень неподходящим, чтобы в него отступать. Встречали их крестьяне всех почти босыми, без винтовок, без мундиров и… без шапок. И когда их спрашивали:
«Пан, где твоя одежда и оружие?», то получали ответ: «Там, на Махна». (Это значило: «Махно отобрал».)
Так, неожиданным для врагов, внезапным и смелым налетом мы выбили из села этих пришельцев-убийц и преследовали их жестоко. Мы хотели показать не только им одним, но и тем, кто их прислал, что преданнейшие сыны революционного крестьянства – крестьяне-революционеры – бывают сентиментальны и могут нянчиться со слепыми исполнителями палаческого дела над революцией лишь тогда, когда они по ошибке думают, что сознательные, а главное, и бессознательные палачи могут опомниться и остановиться перед своим черным делом. Но когда находятся среди крестьян лица, которые быстро освобождаются сами от этих наивных иллюзий и жертвуют собою во имя того, чтобы помочь освободиться от этих иллюзий и другим своим братьям, тогда к сентиментальности подходят более серьезно и в зависимости от реальных обстоятельств. Тогда всенародное революционное дело, судьба и воля трудящихся в практической борьбе за него ставятся несравненно выше жизней палачей, даже бессознательных. Тогда они должны умереть наряду с сознательными палачами. Это – закон борьбы, к которой я долгие годы готовил сам себя и к которой подготовлял более слабых волею, чем я.
Вот почему мы так жестоко атаковали и преследовали в этом дибривском бою австрийских солдат, гетманских вартовых и разнородную по своему социальному положению буржуазию, съехавшуюся на помощь австрийским солдатам и вартовым.
* * *
Итак, бой кончен с большим успехом для нас. Теперь только, возвращаясь с поля, я обратил внимание на село, в котором девять крестьянских дворов, зажженных разбитыми врагами при отступлении, совсем уже догорали. Их, оказалось, никто не спасал, не тушил. Крестьяне почти все были за селом. Они стягивали сюда пленных австрийцев и вартовых и, избивая их, приговаривали:
– Коли ми вже здихаемося вас, паршивi вi свинi…
И хорошо, что я наткнулся на них как раз в тот момент, когда они поймали человек 20–25 из убегавших австрийских солдат и вартовых и, уже раздев и кое-кого из них избив, готовились линчевать их всех.
С трудом отстоял я этих теперь несчастных и сделавшихся жалкими жертв от линчевания и, не отходя от них, провел их в центр села. Здесь пришлось им сготовить ужин, накормить, раненых перевязать и всех под охраной повстанцев-кавалеристов ночью вывести за село, наказав, чтобы больше не шли против революции или по крайней мере чтобы больше не попадались нам. Затем их пустили по дороге на село Малую Михайловку, недалеко от которой находится станция Просяная, где, по данным крестьян, находились австрийские штабы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});