– Но у многих из них есть жены.
– Они просто предпочитают иметь хоть плохого любовника, чем совсем никакого, лежат и молча страдают.
Она говорила о вещах, которые меня интересовали, но мы обе достаточно выпили, и нас невольно клонило ко сну.
– Ну, а вы? – проговорила я полусонно.
– Аристократы растаяли в воздухе, буржуа – сплошные импотенты в душе, ну а вы? С кем же вы проводите ночи, Изабелла? В кого влюблены сейчас?
– Я нашла одного такого, – почти мечтательно произнесла она.
– Нашли?
– Это сокровище, а не мужчина. Если бы вы только знали… Сжимая мою руку, Изабелла пробормотала:
– Это кладезь любовной фантазии. У меня еще никогда не было такого невероятного любовника… Пожалуй, он превосходит даже графа д'Артуа, по крайней мере, по степени разнообразия. Он долго служил в Индии. Знали бы вы, какие сногсшибательные приемы он вынес оттуда… Когда я с ним, мне кажется, что я попадаю в стремительный кипящий поток…
– Он аристократ? – спросила я, уже засыпая.
– Да. Герцог…
– И он в Париже?
– В подполье. Впрочем, как и все мы…
Сон неумолимо овладевал нами. Я уже не в силах была поддерживать беседу. Обнявшись, мы уснули, мысленно решив поговорить об этом невероятном мужчине чуть позже, утром.
4
После работы в пекарне, в десять часов утра мы, как обычно, отправились продавать пирожки. Был хмурый, холодный понедельник. Когда на церкви Сен-Жермен-де-Пре пробило двенадцать дня, я решила, что пора вспомнить о Розарио, и попросила Изабеллу отпустить меня на час или полтора, для того чтобы я могла отнести кое-что брату в Люксембург.
Изабелла пораженно взглянула на меня.
– Вы даже не заикались о том, что у вас кто-то в тюрьме!
– Но ведь мы встретились всего четыре дня назад.
Я вкратце рассказала ей, в чем дело. Изабелла слушала внимательно и обеспокоенно, ни разу меня не прервав, было видно, что она встревожена.
– Не волнуйтесь, – успокоила я ее. – Я уверена, что все закончится освобождением моего брата. Может быть, сегодня я в последний раз отнесу ему передачу.
– Почему вы так думаете?
– Потому что я услышала, что «умеренные» начали кампанию за прекращение террора, и написала письмо Фукье-Тенвилю.
Реакция на мои слова была совсем не такой, как я ожидала. Изабелла потрясенно смотрела на меня, в ее глазах стоял такой ужас, что это меня не на шутку встревожило.
– Письмо? Вы написали письмо?!
– Да. Я просила освободить брата и…
– Просили Фукье-Тенвиля?!
У меня мороз пробежал по коже. Почему в ее голосе звучит такой ужас, словно я сделала что-то страшное?
– Боже мой, Изабелла, вы меня просто пугаете. Либо объяснитесь сразу, либо…
– Я вовсе не желаю вас пугать, но если вы действительно написали письмо этому чудовищу, то ваш брат уже мертв!
Схватив меня за руку, она воскликнула:
– Вам следовало молчать, затаиться, делать так, чтобы о вашем брате забыли и не вспоминали никогда! Только это могло его спасти. Но вы написали письмо, вы хлопотали! Нет ничего страшнее этого. Святой Боже, да ведь всем в Париже известно, что Фукье-Тенвиль первыми приговаривает тех, за кого у него хлопочут…
Тяжело дыша, я вырвала свою руку.
– Этого не может быть! Скажите, что это неправда, Изабелла!
– Увы, моя дорогая, я говорю правду. Сами того не желая, вы погубили своего брата.
У меня зазвенело в ушах. Не дослушав, я бросилась бежать прочь. Какое-то время меня еще преследовала мысль, что все это неправда, это слишком кошмарно, чтобы быть правдой. Я не могла погубить Розарио… Да я просто не смогу жить, если это так!
Обезумев от отчаяния, я бежала по улице, сама не сознавая, что делаю, и натыкаясь на встречных прохожих. Холодный ветер леденил мне лицо, я попадала в грязь и лужи и не замечала этого. Кровь туго стучала в висках, я ничего не ощущала и не слышала, кроме собственного горя. Если бы все услышанное мною оказалось неправдой! Но, Боже мой, разве в этой стране сбывается что-нибудь хорошее?!
За каких-то десять минут я примчалась к Люксембургской тюрьме, пробежала по саду, обращая на себя внимание даже всегдашних посетителей этого печального места. Задыхаясь от волнения и спешки, я громко постучала в железную дверь. Привратник, гражданин Прюнель, открыл мне быстрее, чем обычно.
– Мой брат! – взмолилась я, совершенно забывая, что Розарио считается моим мужем. – Его фамилия Фромантен…
Удивленный, Прюнель удрученно развел руками.
– Вы опоздали, гражданка. Еще вчера, хоть вчера был и праздник, его да еще нескольких человек увезли в Консьержери.
– Консьержери!.. – повторила я с ужасом.
У меня опустились руки, а внутри все похолодело от отчаяния. Консьержери – это была тюрьма смертников, туда увозили для того, чтобы отправить в Трибунал. А Трибунал – это значит гильотина.
Пошатнувшись, я была вынуждена опереться на руку Прюнеля, чтобы не упасть. Добрый старик участливо поддержал меня.
– Таковы времена!.. – сокрушенно твердил он. – Таковы времена, дочка! Никто не может чувствовать себя в безопасности. Я-то уж вижу. В тюрьмах в десять раз больше невиновных, чем виновных…
Не дослушав, я медленно остановилась и пошла прочь. Я не способна была сейчас воспринимать чье-либо сочувствие, я даже не нуждалась в нем. Консьержери… Само это слово звучало как эпитафия. Как конец всему. Из Консьержери не бывает выхода. Оттуда есть лишь одна дорога – на эшафот. О Боже! Ты не сделаешь так, чтобы это случилось с Розарио! Ты не имеешь права! Ты не должен!
Я сжала зубы, чтобы не закричать от горя. Мне еще необходимо мужество. Я должна добраться до этого проклятого Консьержери. Я не знала, что я сделаю. Я даже знала, что ничего не могу. Но стоять и просто ждать я была не в состоянии. Да и сколько ждать? Чего?
Выбежав на середину улицу, я остановила какой-то ободранный кабриолет. У меня не было времени бродить по Парижу пешком.
– Набережная Люнет! – произнесла я адрес, будучи не в силах назвать это слово – Консьержери.
Копыта быстро зацокали по мостовой. Сжав виски руками, я с отчаянием подумала: а нужен ли мне этот Консьержери? Если Розарио еще там, это большое счастье, но меня к нему не пустят. Я должна поехать во Дворец правосудия, в Трибунал, и узнать, не было ли еще суда… и жив ли еще мой брат.
Извозчик остановил лошадь у моста Шанж.
– Ну, плати деньги, гражданка!
Лишь наполовину уяснив его слова, я подала ему все, что было у меня в кармане, и спрыгнула на землю.
– Черт возьми, голубушка, да тут только двадцать су! Я не люблю шуток! Ты должна мне двадцать ливров, гражданка!
Не вслушиваясь в эти возгласы, я уже было отошла от кабриолета. Я не допускала даже мысли, что кто-то посмеет задержать меня в такую минуту. Но извозчик бросился следом за мной, больно схватил за локоть.