Читать интересную книгу И-е рус,олим - Елизавета Михайличенко

-- Нет.

-- Как нет?! Ты же в детстве все время дрался. Приемчики всякие учил, я ж помню...

-- Это совершенно разные вещи, Кинолог.

Он как будто даже обрадовался:

-- А-а, так ты любишь драться, а не смотреть как дерутся? Правильно, уважаю! Давай, садись. Думаешь, я для чего Кота хакнул? Во, для этого. Смотри... Я щас Бавильскому за женщину отомщу... Че ты на меня так смотришь? Обматерил эта сука невинную поэтессу? Причем, тоже израильтянку. Поэтому это нас напрямую касается. Надо мстить. Надо, Давид. Потому что если не мы, то кто, гы.

-- Допустим. Но почему ты хочешь делать это Котом? Пиши от себя.

-- Зачем? Не, от Кота логичнее. Тут же уже все готово. Это же готовая боксерская перчатка! Надевай и в пятачину!

Я не знал, как его остановить. Да это было и невозможно. Кинолог в своих желаниях хуже носорога.

-- Кроме того,-- продолжал он, мудря над клавиатурой,-- у этого Бавильского на Аллергена уже выработалась аллергия, гы.

Кинолог действительно сумел залогинился и начал писать в кошачий журнал:

-- Посвящается Диме Бавильскому, успешному конъюнктурному критику, бездарному прозаику, посредственному поэту и бесчестному человеку, оскорблявшему женщин и вообще, редкостной суке.

-- Суку убери,-- потребовал я.-- Кот избегает бессмысленных оскорблений.

Кинолог внимательно-внимательно посмотрел на меня, ухмыльнулся и "суку" убрал:

-- Аха... Слушай, а может "дорогой" пару раз написать, чтобы похоже было? А, и так сойдет... О'кей, теперь куплетики. Давай под Есенина забацаем, я его со школы помню. Во:

Я иду долиной.

На затылке гвоздь.

Много пережить мне

в жизни довелось.

Пока Кинолог набирал первый куплет, я неожиданно как-то все это представил и срифмовал вслух второй:

В лайковой перчатке

рыжая нога

деморализует

всякого врага.

Кинолог тут же одобрил, но напомнил, что это должно быть о Бавильском. И продемонстрировал "как это должно быть":

Выйду за дорогу,

выйду под откос,

Там Бавильский Дима -

гонораросос.

Но мне не хотелось активно нападать. И у меня получилось как-то философски:

Я иду долиной.

На затылке -- чип.

Я собой являю

новый архетип.

Кинолог поморщился, но допустил к публикации. И сказал, к моей радости, что дальше будет писать сам:

Я иду долиной -

вышел погулять.

Будет помнить Дима

"маленькую блядь"!

Я иду долиной.

В голове дыра.

Ты гиена, Дима,

и притом -- пера.

Я иду долиной.

На затылке -- бант,

а Бавильский Дима -

моська и мутант.

Я иду долиной.

На затылке -- глаз.

А Бавильский Дима...

-- Нет! -- возмутился я.-- Кот так не напишет!

-- Ути-пути, какие мы нежные! -- огрызнулся Кинолог, но пошел на компромисс:

... ладно, в другой раз.

Он нажал "enter" и откинулся на спинку стула, счастливо приговаривая:

-- Получай фашист гранату! Сделали мы его, да, Давид?

А у меня были совсем противоположные эмоции:

-- Теперь, может, объяснишь мне -- зачем все это?

-- И объясню,-- вдруг заявил Кинолог непривычно серьезно.-- Если сам не догоняешь. А вот мы с дорогим Котом просекли. Что надо бороться с системой.

-- С какой?

-- Да с любой, Давид, с любой. Ты вот, как колобок, из любой системы выкатываешься. А мы, нормальные люди, должны, блин, встраиваться. Че, неясно? Любая система -- это лестница, которая позволяет одним сукам стоять выше других, так? Причем достаточно случайным образом. А если есть какие-то неслучайные корреляции, то они чаще отрицательные, чем положительные. Всосал? Почти никто, дорогой Давид, не поднимается наверх по праву. Но все поднявшиеся суки убеждены, или делают вид, что убеждены -- они находятся на своей ступеньке потому, что достойны.

Я молчал. Как-то мне было непонятно его эмоциональное отношение ко всему этому. А Кинолог продолжал разговаривать формально со мной, а на самом деле со своим отражением в моих глазах:

-- И самое гнусное, дорогой Давид, что в социальных системах каждая запрыгнувшая на ступеньку сука, ожидает и требует от оставшихся внизу признания неслучайности расклада. И честно хочет получить свою, положенную по иерархии, дозу почтения, аха... Это я тебе, кстати, с этой самой ступеньки вещаю. У меня уже две дюжины душ в подчинении. Суки те еще, но половину можно ставить на мое место без всякого ущерба для фирмы. Понял, да? Так то -- фирма, хайтек, а тут, бля, писюки. Продавцы воздушных шариков.

-- Слушай, Кинолог... Давно хотел спросить. Почему ты любишь читать, но не любишь писателей?

-- Не, ты не догнал. Писателей я люблю. Я писюков не люблю. Я это общественное, бля, устройство не люблю. Когда нас поделили на писюков, пиздюков и тех, кто их кормит. О, мысль! Это тоже треугольник, как у тебя, да? Гы.

Надо будет сходить к Кинологу на работу. Интересно посмотреть, как он стоит на своей ступеньке и как разговаривает. Ясно, что не так как обычно. Но интересно, все-таки, во что он прячется -- в литературный язык, в бюрократическую феню или еще во что-то? А Кинолог все пытается донести до меня или сформулировать себе самому что-то для него важное:

-- Если Кот станет продолжать, как сегодня, то это будет великое дело. Чтобы и низы и верхи видели и сознавали, что на каждой ступеньке кучкуются одинаково ограниченные, предсказуемые и самолюбивые суки! Давай хряпнем за Кота, как за разрушителя подлых устоев!

Мы выпили. А когда выпили, я осознал, что только что пил за Кота. Стало как-то неуютно. А до этого я помогал Кинологу водить Кота. То есть, попросту был Котом. Работал за Аллергена и на Аллергена. Он втянул меня в водоворот своего влияния, да даже страшнее, он втянул меня в себя... Вот оно как происходит... Я вскочил, стал ходить по комнате Рони. Со всех стен на меня пялились какие-то плакатные клыкастые монстры. Подошел к окну. Старый желтый месяц с кривой усмешкой падал на меня, как обрезок ногтя.

-- Чего заметался? Спички ищешь, гы?

-- Подлые устои, Кинолог -- это частный случай. Кот ими не ограничится.

Кот

Когда я был котенком, мне казалось, что время поделено несправедливо. Целых шесть дней были отданы в полное распоряжение вертикалам и лишь один день, шаббат -- был подарен котам. Я до сих пор помню это пьянящее чувство безопасности, когда после захода солнца глохли моторы, переставали визжать шины и можно было спокойно бродить по кварталу, не отслеживая неуловимую разницу между пешеходной и проезжей частью.

В шаббат ночи темнее, а звезды ярче. Шаббатняя ночь, становясь грациозной сытой кошкой, лоснится жирным здоровым лунным светом. Она нежится у покрытых белыми скатертями обильных столов, трется о ноги вкушающих яства, мурлычет змирот -- средневековые субботние песни. Но главное, она избирает среди вертикалов тех, с кем делится своей душой, одалживая на этот особенный седьмой день то, что их мудрецы называют "нешамат йетера" -- дополнительная душа. Так каждый избранный вертикал каждый седьмой день недели становится двойственной сущностью и даже немного приближается к сфинксу. И в честь этой двойственности зажигают их самки две свечи, преломляются их самцами две халы, а раньше, по окончании египетских благословенных времен, выдавалась бредущим по пустыне вертикалам двойная порция манны.

Коты же не обретают двойственности, не приближаются к сущности вертикалов. Мы просто владеем этим днем -- полностью, без остатка. Шаббатние трапезы вертикалов обильны и вкусны. Они предвещают разнообразные и сытные пиршества котов. Коты растекаются в блаженстве субботней тишины, когда никто не осмеливается вливать яд какофонии в наши чуткие уши, когда все звуки мира становятся спокойными и естественными, своей естественностью врачуя располосованные за шесть вертикальих дней нервы.

Что получили мы от слепого Ицхака взамен благословения, предназначенного нам по праву первородства? Лишь обещание: "Не плачь, Эсав! Зато твои потомки не будут слугами потомкам Якова, а потомки Якова все равно будут кормить котов".

Поэтому не служат коты вертикалам ни в один из семи дней недели, ни в один из двадцати четырех часов суток, ни в одну из шестидесяти минут часа. А вертикалам, избранным для получения на шаббат кусочка кошачьей души, строго запрещено трудиться в субботу для собственного блага. Ибо не обязана трудиться на них кошачья душа. И нельзя им зажигать в этот день огня, чтобы не отпугивать пламенем обретенную кошачью сущность. Бережнее всех к шаббатней душевной добавке относятся караимы. Даже субботнюю трапезу завершают они в темноте, как настоящие коты.

Вертикалы, избранные для получения порции шаббатней кошачей души, учат свое потомство, что суббота дана им, дорогим, как напоминание о том, что служащие Всевышнему не должны подчиняться людям. Тяжкий антропоцентризм, меняющий направление даже верной мысли, как "черная дыра" искривляет траекторию света. Вертикалам повезло, что коты не умеют смеяться.

12. ШАРОВАЯ МОЛНИЯ