Читать интересную книгу Великие посвященные.Очерк эзотеризма религий - Эдуард Шюре

На высшей ступени, приобщение под видом вина, которое можно считать кровью лозы, проникнутой солнцем, означало общность небесных благ, сопричастие к духовным мистериям и к божественной науке.

Иисус, передавая эти символы апостолам, безмерно расширил их значение, ибо через них братство Посвященных, ограниченное в первое время несколькими личностями, распространилось на все человечество. И Он добавил к этим символам глубочайшую из мистерий, величайшую из сил: свою Собственную Жертву. Он сделал из неё цепь любви, невидимую и в то же время неразрывную, между собою и своими. Она дает Его просветленной душе божественную власть над их сердцами и над сердцами всего человечества.

Эту чашу истины, идущей из пророческих веков, эту золотую чашу посвящения, которую Он Сам принял из рук Ессейского старца в день Своего посвящения в пророки, когда Он на её дне увидел свою собственную кровь, — ее Он протягивает Своим возлюбленным ученикам с невыразимой нежностью последнего прощания.

Но увидали ли и поняли ли апостолы Его искупительную Мысль, обнимавшую все миры? Она должна была сиять в глубоком и скорбном взоре, который Учитель переводил с любимого ученика своего на того, который должен был предать Его. Нет, они еще не поняли Его и их удивило небывалое выражение на лице Христа. И когда Иисус объявил им, что Он проведет ночь в саду Гефсиманском на Елеонской горе и предложил им идти с Собой, они все еще не подозревали ближайшего будущего…

Иисус провел в Гефсиманском саду ночь, полную скорби. С страшной ясностью видел Он как суживался роковой круг, в котором Ему суждено погибнуть. На один миг Он содрогнулся; на один миг отступила Его душа перед ожидавшими пытками, капли кровавого пота показались на Его челе, но молитва укрепила Его.

Отдаленный звук смешанных голосов, колеблющиеся свет факелов под темными маслинами, усиливающийся звон оружия: приближалась толпа солдат, посланных синедрионом. Иуда, шедший впереди, поцеловал своего Учителя, чтобы солдаты могли отличить Его. Иисус, отдав ему поцелуй, сказал с невыразимой жалостью: "друг, для чего ты пришел"?

Действие этой кротости, этого братского поцелуя, данного взамен самой черной измены, подействовало столь сильно на эту жесткую душу, что после этого Иуда, охваченный раскаянием и страхом, наложил на себя руки.

Грубые солдаты схватили галилейского Учителя. После непродолжительного сопротивления, испуганные ученики разбежались, словно развеянные ветром. Лишь Иоанн и Петр держались в отдалении и последовали за Учителем во двор судилища, но сам Иисус был совершенно спокоен. Решение Его было принято и после того ни единого вздоха, ни единого протеста не сорвалось с уст Его.

Синедрион собирается с поспешностью, в качестве полномочного собрания. Не смотря на ночной час, в судилище приводят Иисуса, ибо трибунал старается как можно скорее покончить с опасным пророком.

Первосвященники в пурпуровых, желтых и фиолетовых туниках с тюрбанами на головах торжественно заседают полукругом. Посреди них, на возвышенном мест, восседает Каиафа, великий первосвященник. На двух концах полукружья, перед двумя небольшими трибунами, находятся два актуариуса: один — для защиты, другой — для обвинения (advokatus Dei, advokatus Diaboli).

Иисус, невозмутимый, стоит в центре в своих белых одеждах Ессея. Служители, вооруженные плетями и веревками, окружают Его с угрожающим видом. Во всем судилище только одни обвинители, ни одного защитника.

Первосвященник, он же и верховный судья, выступает главным обвинителем; обвинение определяется как мера общественной безопасности против потрясения религиозных основ; тогда как на деле это было преднамеренной местью со стороны встревоженного священнического сословия, власти которого угрожала опасность.

Каиафа встает и обвиняет Иисуса в том, что Он соблазняет народ. Несколько свидетелей, взятых из толпы, дают свои показания, противореча один другому. Наконец один из них передает слова, признаваемые за кощунство, которые Иисус бросил в лицо фарисеям под портиками храма Иерусалимского: "Я разрушу храм сей и через три дня воздвигну другой".

Иисус молчит. "Ты не отвечаешь?" спрашивает первосвященник. Иисус, зная что Его обвинение уже заранее решено, сохраняет молчание. Но этих слов недостаточно для окончательного обвинения; чтобы вырвать опасное признание у обвиняемого, ловкий саддукей Каиафа обращается к Нему, задевая самую жизненную сторону Его миссии. Он идет прямо к цели: "Если ты действительно Мессия, скажи нам!"

Уклончивый ответ Иисуса показывает, что Он понял хитрость вопрошавшего: "Если скажу вам, вы не поверите; если же Я спрошу вас, не будете отвечать Мне и не отпустите Меня".{31}

Каиафа, не добившись ничего судейской хитростью, пользуется правом первосвященника и говорит торжественно: "заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий?" После такого обращения, принужденный или отвергнуть, или подтвердить свою миссию перед высшими представителями религии Израиля, Иисус более не колеблется. Он отвечает со спокойствием: "Ты сказал; даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную Силы и грядущего на облаках небесных" (Матвей XXVI, 63,64). Выражаясь этим пророческим языком Даниила и книги Еноха, ессейский Посвященный не говорит с Каиафой, как с личностью, Он знает что агностик саддукей неспособен понять Его; Он обращается к первосвященнику Иеговы и через него ко всем будущим первосвященникам, ко всему священству земли, желая сказать всем: "После окончания Моей миссии, запечатленной Моей смертью, царство слепого преклонения перед религиозным законом покончено и виде, и в действительности. Мистерии будут раскрыты и человек через человеческое узрит божественное. Религии и культы, в которых человеческое и божественное не будет оживотворять одно другое, потеряют свою власть над людьми".

Таково, по эзотерическому смыслу пророков и Ессеев, значение Сына, сидящего одесную Отца. Понятый таким образом ответ Иисуса на вопрос первосвященника Иерусалимского содержит в себе завещание Христа духовным властям земли, подобно тому, как учреждение Тайной Вечери является Его завещанием любви и посвящения, данным апостолам и всему человечеству.

Словами, обращенными к Каиафе, Иисус говорит с целым миром, но саддукей, у которого было определенное намерение, более не слушает его. Разорвав свои белые льняные одежды, он восклицает: "Он богохульствует, на что нам еще свидетелей? вот теперь вы слышали богохульство Его! Как вам кажется?" Следует зловещий ответ всего синедриона: "Повинен смерти!" и вслед за осуждением свыше, следуют злобные оскорбления и грубое надругательство снизу.

Служители плюют ему в лицо и заушают его; другие же ударяют его по ланитам и говорят: "прореки нам, Христос, кто ударил тебя?" Под этим наплывом низкой и животной ненависти, божественное лицо страдальца должно было принять мраморную неподвижность ясновидца. Есть изваяния, который плачут, но бывают также страдания без слез и молитвы без слов, которые устрашают палачей и преследуют их в течение всей остальной жизни.

Но не все еще было кончено. Синедрион мог произнести смертный приговор, но, чтобы привести его в исполнение, необходим был гражданский суд и одобрение римских властей. Беседа с Пилатом; подробно переданная св. Иоанном, не менее замечательна, чем беседа с Каиафой.

Этот диалог между Христом и римским правителем, вперемежку со злобными восклицаниями еврейских священников и криками фанатичной толпы, которые играют роль хора в античной трагедии, — запечатлен признаками великой драматической подлинности. Ибо он срывает покров с души действующих лиц, он ясно показывает столкновение трех больших сил: римского цезаризма, узкого иудейства и вселенской религии Духа, представляемой Христом.

Пилат, совершенно равнодушный к религиозным распрям, но чрезвычайно недовольный судилищем, так как оно вызывало в нем страх, что смерть Иисуса может повлечь за собой народное восстание, допрашивает Его с осторожностью и подставляет ему якорь спасения в надежде, что Он воспользуется им. "Ты царь иудейский?" спрашивает он. — "Царство мое не от мира сего", отвечает Иисус. "И так ты царь?" — "Я на то родился и пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине"…

Пилат не понимает этого утверждения духовной царственности Иисуса, так же как Каиафа не понял Его религиозного завещания. "Что есть истина"? говорит он, пожимая плечами, и этот вопрос римского скептика раскрывает все состояние души тогдашнего языческого общества, находившаяся в упадке. Но, не находя в обвиненном ничего, кроме невинных мечтаний, он прибавляет: "я никакой вины не нахожу в Нем". И он предлагает Евреям отпустить его, но, подстрекаемая священниками чернь вопит: "не Его, но Варраву отпусти нам!".

После этого Пилат, не терпящий иудеев, доставляет себе ироническое удовольствие предать бичеванию их предполагаемого царя. Он думает, что это удовлетворит фанатиков, но они еще более распаляются и начинают вопить: "распни, распни Его!"