рекомендовал американскому персоналу сокращать смены и продлевать отпуск в Европе; в противном случае, как он опасался, стандарты АРА снизятся. В этом сообщении Рикард ввел новую фразу в словарь АРА: «Эта работа в России, если судить по полуофициальным личным рассказам, вызвала у рабочих, цитирую, голодный шок, которого мы не испытывали ни на каких других операциях, и который, очевидно, делает людей, превосходящих нас в других отношениях, недостаточными».
«Голодный шок», заимствованный из «контузии» времен Великой войны, вошел в довольно широкое употребление на языке АРА в течение первого года миссии. Похоже, никто не пытался дать определение этому термину, и фактически весной 1922 года его даже стали использовать как уничижительный термин, чтобы дискредитировать заявления некоторых вернувшихся американцев, чьи «истерические» истории о голоде угрожали подорвать самопроецируемый имидж АРА как организации, методично ставящей под контроль массовый голод в России.
Когда доктор Фрэнсис Роллинз, окружной врач Уфы, летом 1922 года уехал из России, он дал интервью рижскому изданию Rundschau, в котором изобразил зону голода как страну ужасов и беззакония. АРА проинформировало Государственный департамент о том, что Роллинз страдал от «голодного шока» и что его следует игнорировать. И когда весной 1922 года журналистка Нелли Гарднер, которая занималась рекламой АРА, представила несколько статей, в которых подчеркивалась опасность продолжающегося голода в России в то время, когда организация утверждала, что сломала себе хребет, о ней говорили, что она стала жертвой «голодного шока».
Аналогично использовалось слово «неврастеник». Российским служащим АРА, особенно тем представителям старой буржуазии и аристократии, чьи нервы были натянуты годами лишений, часто приписывали их неэффективность, знали они об этом или нет, «неврастении», например: «моя секретарша «чертовски неврастенична».
После миссии публикация АРА заявила, что «пять или шесть» американцев пострадали от «голодного шока», но это может означать только в очень узком смысле этого термина — возможно, те, чье состояние вынудило их преждевременно покинуть Россию. Было еще много людей, у которых проявлялись симптомы своего рода «голодного шока», и все же они оставались на работе. Свидетельство исходит от доктора Эверсола, который был свидетелем операций по оказанию помощи осенью 1922 года, когда наихудшие страдания были позади. Он обнаружил, что «мальчики из АРА были в действительно сверхнервном состоянии из-за тяжелой работы и воспоминаний об ужасах, над облегчением которых они трудились день и ночь прошлой зимой». Врач наблюдал эти симптомы раньше. «Этим американским мальчикам не было ни малейшей необходимости рассказывать мне, через что они прошли: я прочитал это в их глазах еще до того, как они произнесли хоть слово. Ту самую пустую, безрадостную улыбку, в которой глаза не принимали участия, я встречал у военнопленных после пяти лет тюремного ада, тифа, холеры, оспы, голода и замерзания».
Похожий отрывок есть в дневнике Эвелин Шарп, британской квакерши, которая написала по прибытии в деревню Бузулук Самарской губернии: «Мы сразу поняли, что добрались до сути — по лицам рабочих можно было сказать, на какие ужасы они смотрели, хотя они не подавали никаких признаков этого ни в взвинченных манерах, ни в речи».
Нет никаких сомнений в том, что чрезмерное употребление алкоголя мужчинами АРА в некоторых случаях объясняется психологическим стрессом, связанным с их работой. В литературе АРА есть несколько открытых ссылок на употребление алкоголя с целью снятия нервного напряжения. Не историку пытаться объяснить, что заставило окружного инспектора Дэвида Кинна напиться почти до смерти во время дежурства в Саратове зимой 1921 года, но давление, связанное с его работой, вполне могло стать основным непосредственным фактором. Холодный взгляд одного из его российских сотрудников, Алексиса Бабина, день за днем наблюдал за саморазрушением Кинна. Бабайн описывает развязку Кинна с клинической отстраненностью в дневниковой записи от 27 февраля 1922 года: «Кинн вчера отправил телеграммой заявление об отставке. Его нервы сильно расшатаны. У него не выдержало сердце, и прошлой ночью пришлось посылать за врачом, чтобы вытащить его».
Естественно, мужчины, размещенные в районах, охваченных голодом, несли службу в условиях наибольшего напряжения. Здесь американская кадровая мощь была незначительной, и ответственность, возложенная на плечи отдельных работников по оказанию помощи, была значительной. Те же обстоятельства, которые давали многим американцам порой опьяняющее чувство власти — их личная ответственность за жизнь и смерть сотен тысяч россиян, — были одновременно источником огромной тревоги. Повсюду были смерть и разруха, транспорт и коммуникации были выведены из строя, местные чиновники часто были неэффективны и откровенно препятствовали работе, а российский народ, казалось, не мог помочь себе сам; тем временем штаб-квартира в Москве ждала статистических отчетов и обследований, документирующих операции вашего округа по снабжению продовольствием и детализирующих его будущие потребности. Конечно, этого могло бы быть достаточно, как говорится, чтобы довести человека до пьянства.
В некоторых регионах, охваченных голодом, особенно в некоторых наиболее отдаленных подрайонах, американскому работнику по оказанию помощи приходилось выполнять свою работу, зная, что ситуация настолько отчаянная, что независимо от того, насколько в высшей степени эффективна его работа, независимо от того, насколько уместно каждое из его индивидуальных решений, многие тысячи людей в зоне его управления умрут.
Американским квакерам, которые работали как единое целое в одном из наиболее пострадавших регионов Самарской области, приходилось каждый день бороться с мыслью, что, кормя одних, как выразился один из них, вы фактически приговариваете остальных к «смертной казни». Другой квакер написал в ответ в Штаты: «Уверяю вас, американцу нелегко сознательно повернуться спиной к истощенному человеку, возможно, ребенку, с восхитительными умоляющими, терпеливыми глазами, просящему маленький кусочек хлеба, но мы делали это, сотни и сотни раз». Ничуть не легче было и британскому квакеру, работавшему на другом берегу Волги, который написал: «Нелегко находиться среди голодающего населения и иметь возможность прокормить лишь около 10% из них».
Свидетельство еще одного квакера, Мюррея Кентуорти, главы Комитета помощи американским друзьям в России, указывает на наиболее логичное средство, доступное работнику по оказанию помощи: «Я видел зрелища, которые заставляют меня рыдать, но мне придется смириться с этим, потому что это будет смерть снова и снова в течение всего года, и с этим ничего не поделаешь».
«Закаляться». Если человек из АРА хотел выстоять, довести миссию до конца, ему пришлось бы стать нечувствительным ко всем страданиям; в противном случае работа быстро стала бы невозможной. Американцы были вполне осведомлены о своих внутренних метаморфозах. Некоторые с немалым увлечением отслеживали это неделю за неделей, документируя это в дневниках и письмах домой.
Джордж Корник, врач из Сан-Анджело, штат Техас, дежуривший в Царицыне, написал своим родителям, что «если бы не тот факт, что мы все стали невосприимчивыми к зрелищам, я уверен, что мы ничего не смогли бы сделать в плане работы по заботе о беднягах». Рассел Кобб, заместитель Джона Кинна