Читать интересную книгу Взгляни на дом свой, ангел - Томас Вулф

Гант.

О, да-да, конечно, Гант,— Он протянул пухлую руку. Он надеется еще увидеть мистера Ганта у себя. Возможно, он будет в силах дать ему совет в связи с теми мелкими трудностями, с которыми, как ему известно, постоянно сталкиваются студенты на первом году. Главное, он не должен падать духом.

Да, сэр,— сказал Юджин, лихорадочно пятясь к двери. Когда он почувствовал позади себя открытое пространство, он провалился в него и исчез.

«Во всяком случае,— думал он угрюмо,— я прочту всех проклятых Барри. Я напишу для него распроклятый доклад и буду, черт подери, читать все, что мне, черт подери, хочется».

Боже, спаси нашего короля и нашу королеву.

Кроме того, он занимался химией, математикой, греческим и латынью.

Латынью он занимался упорно и с интересом. Его преподавателем был высокий бритый человек с желтым сатанинским лицом. Он так ловко разделял свои жидкие волосы на пробор, что создавалось впечатление рогов Его губы всегда изгибала дьявольская улыбка, глаза его блестели тяжелой злобной насмешливостью. Юджин возлагал на него большие надежды. Стоило ему опоздать и, задыхаясь, не позавтракав, влететь в аудиторию, сразу же после того как все сели, как сатанинский профессор приветствовал его с изысканной иронией:

— А, вот и брат Гант! По обыкновению, как раз вовремя к началу службы. Хорошо ли вам спалось?

Студенты одобрительно гоготали над этой тонкой шуткой. Затем, когда наступала выжидательная тишина, он зловеще морщил выпуклый лоб и, насмешливо глядя на замерших студентов из-под мохнатых изогнутых бровей, говорил глубоким сардоническим басом:

— А теперь я намерен попросить брата Ганта доставить нам удовольствие его очередным отполированным и ученым переводом.

Это язвительное прохаживание на его счет было трудно переносить, потому что из всех двадцати с лишним человек, занимавшихся латынью, только брат Гант готовил переводы, не прибегая к помощи уже напечатанного подстрочника. Он напряженно работал над Титом Ливием и Тацитом, несколько раз переделывая текст, пока не добивался собственного гладкого и точного перевода. И по глупости, читал эти переводы без запинки искусно разыгранного сомнения. За все его труды и гность любитель-сатанист щедро его вознаграждал. Пока Юджин читал, хищная улыбочка становилась резче, преподаватель многозначительно приподнимал брови, глядя на ухмыляющихся студентов, а когда Юджин замолкал, он говорил:

– Браво, брат Гант! Чудесно! Превосходно! У вас прекрасная шпаргалка — но вы пользуетесь ею слишком уж умело, мой милый. Слишком уж ловко.

Студенты хихикали.

Юджин не мог больше этого выносить и однажды остался после занятий, чтобы объясниться с преподавателем.

— Послушайте, сэр! Послушайте! — начал он голосом, прерывавшимся от ярости и отчаяния.— Сэр… уверяю вас…— Он вспомнил всех ухмыляющихся обезьян, которые получали похвалы за ловко выученные чужие переводы, и не смог продолжать.

Ученик Дьявола был не злым человеком, он только, как болыпинство тех, кто гордится своей проницательностью, был глуп.

— Вздор, мистер Гант,— сказал он ласково.— Неужели вы думаете, что можете надуть меня, когда дело касается перевода? И я ничего против не имею,— доба-смехаясь.— Если вы предпочитаете пользоваться шпаргалкой, а не работать, я поставлю вам проходной балл… при условии, что делать это вы будете хорошо.

— Но…— возмущенно начал Юджин.

— Но мне очень жаль, мистер Гант,— сказал преподаватель с чувством,— что вы предпочитаете такой путь. Послушайте, мой милый, вы способны прекрасно заши маться! Я это вижу. Почему бы вам не сделать усилия? Возьмитесь-ка за ум и начните заниматься как следует

Юджин смотрел на него со слезами гнева на глазах. Он заикался, не в силах говорить членораздельно. Н внезапно, пока он глядел на эту самодовольную усмешку, дикая и нелепая несправедливость такого обвинения представилась ему невыразимо смешной, как карикатура,— и он разразился взрывчатым смехом ярости, который его преподаватель, без сомнения, счел признанием.

Ну так что же? — спросил он.— Попробуете?

Хорошо! Да! — задыхался Юджин.— Я попробую.

Он тут же купил экземпляр перевода, которым пользовались все его товарищи. И с этих пор, когда он переводил, иногда ловко запинаясь, чтобы его наставник ма прийти ему на помощь, сатанинский преподаватель слушал его серьезно и внимательно, время от времени одобрительно кивая головой, а когда он кончил, с большим удовлетворением говорил:

— Отлично, мистер Гант. Превосходно. Вот видите, чего можно добиться, немного потрудившись.

А в частной беседе он говорил:

— Вы замечаете разницу? Я сразу понял, когда вы перестали пользоваться своей шпаргалкой. Ваш перевод теперь получается не таким гладким, зато он ваш собственный. Вы прекрасно работаете, мой милый, и вам это что-то дает. Не так ли?

— Да,—с благодарностью говорил Юджин,—конечно.

Наиболее выдающимся из всех его преподавателей в этом году был мистер Эдвард Петтигрю («Щеголь») Бенсон, профессор греческого языка. Щеголь Бенсон был невысокий сорокапятилетний холостяк, одевавшпийся франтовато, но несколько старомодно. Он носил высокие воротнички, пышные мягкие галстуки и штиблеты, тщательно ухаживал за своими густыми седеющими волосами. Лицо у него было вежливо-воинственным, яростным, с большими желтыми выпученными глазами и бульдожьими складками у рта. Это была очень красивая уродливость.

Голос у него был негромкий, ленивый, приятный, с томной оттяжкой, но не меняя ни тона, ни темпа своей речи, он мог ободрать свою жертву на редкость жестоким языком, а уже в следующую секунду рассеять враждебность, восстановить симпатии, исцелить все раны с помощью того же самого языка. Обаяние его было колоссально. Студентам он служил постоянной темой для увлекательных измышлений: в своих мифах они превращали его в пылкого и опытного донжуана, а его крохотный автомобильчик, который, подпрыгивая, носился по университетскому городку, как игрушка-переросток,— в сцену бесчисленных романтических соблазнений.

Он был знатоком греческого — элегантный ленивый ученый. Под его руководством Юджин начал читать Гомера. Юджин плохо знал грамматику — у Леонарда он мало чему выучился,— но, поскольку он совершил непростительный промах, начав изучать греческий язык у кого-то другого, Щеголь Бенсон считал, что он знает даже меньше, чем он знал на самом деле. Он занимался с отчаянным упорством, но желчный диспептический взгляд элегантногo маленького профессора пугал его, он начинал запинаться, робел, путался. И, по мере того как он продолжал трепещущим голосом, с тяжело бьющимся серцем, вид у Щеголя Бенсона становился все более и более утомленным, пока наконец он не опускал книгу и не говорил, растягивая слова:

– Мистер Гант, вы приводите меня в такое бешенство, что я готов вышвырнуть вас в окошко.

Однако на экзамене он отвечал прекрасно и отлично переводил с листа. Он был спасен. Щеголь Бенсон с ленивым удивлением публично похвалил его письменный перевод и поставил ему высокий балл. После этого отношения их быстро улучшились,— весной он уже довольно увереннo читал Еврипида.

Но и позже, и под покровом затопляющих лет, котое поглощают столько красоты, продолжал жить величавый морской прибой Гомера, который отдавался в его мозгу, крови, нервах, как гул моря в раковине в гостиной Ганта,— того Гомера, которого он впервые услышал под компанемент медленных шагов в гекзаметрах, медленно произносимых Щеголем Бенсоном — затерянным, последним, утомленным сыном Эллады.

«Дваней де кланкей генетт, аргиреойо биойо» — над паровозным воплем, над резким визгом колес, над стуком сцепщика необъятная музыка живет и будет пребывать вечно. Какой диссонанс сможет заглушить ее? Какое лязгающее насилие способно нарушить или покорить ее – замурованную в нашей плоти, когда мы были молоды, запомнившуюся, как «яблоня, поющая и золотая»?

XXIX

До конца первого учебного года он переменил квартиру раз пять. И последние месяцы жил один в большой пустой комнате без ковра в Пулпит-Хилле. Это было редкостью: чаще всего студенты селились по двое и по трое. Так возникла та физическая изоляция, которую вначале он переносил с трудом, хотя вскоре она превратилась в насущную необходимость и для его духа, и для его тела.

В Пулпит-Хилл он приехал с Хью Бартоном, который встретил его в Эксетере и отвез в Пулпит-Хилл в своем большом «бьюике». Зарегистрировавшись в канцелярии университета, он быстро нашел квартиру в доме одной алтамонтскои вдовы, сын которой учился в университете. Хью Бартон облегченно поспешил уехать, надеясь добраться домой к молодой жене еще до темноты.

Восторженно и безрассудно Юджин заплатил вдове вперед за два месяца. Ее фамилия была Брэдли — это была дряблая, кислая женщина с белым лицом и болезнью сердца. Но кормила она его прекрасно. Сын миссис Брэдли откликался на свои инициалы «Дж. Т.» Дж. Т. Брэдли, студент второго курса, был угрюмым неприветливым юнцом девятнадцати лет и представлял собой смесь угодливости и наглости, взятых в равных долях. Он честолюбиво и тщетно стремился стать членом какого-нибудь студенческого клуба. Не добившись признания благодаря природным талантам, он маниакально уверовал, что сможет добиться известности и славы, если прослывет поработителем первокурсников.