— Предпочитаю Агату Кристи. Читал?
Я знал, что Серафим Ефимович — начитанный человек, но никак не ожидал услышать от него об Агате Кристи. Видимо, он преднамеренно хотел удивить собеседника малознакомым автором и этим показать некую изысканность своего вкуса. Я же слышал об этой писательнице мельком, ее детективных романов не читал, поэтому спросил:
— Кто она? Что-то слышал, но ничего не читал.
— Могу дать. Зачитаешься.
— Не хочу. Не люблю детективов и не читаю принципиально.
— А это что? Не детектив? — указал он на Конан Дойла.
— Это совсем другое дело. Дойл умный писатель. У его знаменитого сыщика есть чему поучиться и сегодня.
— Например?
— Например, логическому построению версии, поразительной наблюдательности, культуре расследования, сбору улик... Достаточно?
— А говоришь — не любишь детективов.
— Не люблю. Детектив — забавная игрушка, и то — пока новая. Быстро надоедает, а потом ее без сожаления выбрасывают и тут же забывают.
Мотовилов слушал, улыбался моим нарочито резким суждениям, предназначавшимся только для него, крутил головой, не хотел соглашаться. Снова возвращался к Агате Кристи, сочинения которой ему очень нравились. А я удивлялся, откуда он ее выкопал, ведь книг Агаты Кристи у нас издавалось немного.
— Вкусы во многом зависят от воспитания, от того, что было заложено в детстве, — перешел Серафим Ефимович к обобщениям.
— Значит, вас с детства готовили к восприятию детективов Агаты Кристи?
— Может, это не совсем так, но меня в детстве приучили к чтению. Отец у меня учитель, человек строгих правил, воспитывал нас, можно сказать, классически, по всем правилам педагогической науки. И сейчас все еще присматривает за опрятностью и чистотой костюма. Строгость — это, пожалуй, главное, что воспитывает в детстве характер.
Изысканность этих рассуждений, насыщенность их книжным языком все больше раздражали меня. Я понял, что Серафим Ефимович ожидал моих заключений на этот счет. Его почему-то интересовало мое мнение.
— Мой отец — кузнец, в детстве предоставлял мне полную свободу действий. Всегда говорил: «Делай все, что считаешь нужным». Весной, когда дома не сиделось, собирая меня на улицу, не только не запрещал лезть в лужи и вымерять, насколько они глубоки, но даже советовал обязательно их обследовать, а зимой покувыркаться в снегу.
Я ничего тут не прибавлял, именно так меня воспитывали. Случалось, приходил весь по уши в грязи или в снегу, мокрый. Отец ни разу не ругал, а от души смеялся, приговаривая: «Вот это я понимаю! Действуй так и дальше». — «Чему учишь?» — сердилась мать. «Ничего не понимаешь», — замечал отец. Из книг отец признавал только Горького и Демьяна Бедного и мне советовал их читать, но никогда не заставлял, а пересказывал то, что прочитал сам, и этим вызывал у меня интерес к чтению.
Мотовилов встал, подумал и неожиданно спросил:
— Не хочешь перейти в мое отделение? С Львом Михайловичем я договорюсь.
— Нет, Серафим Ефимович, не хочу.
— Почему?
— Разное у нас с вами воспитание. Не сработаемся.
— Да, то, что заложено в детстве, сказывается всю жизнь, — согласился Мотовилов и вышел из кабинета, как мне показалось, нисколько не огорченный моим отказом.
Позвонил Георгий Семенович из дому, поинтересовался, не дочитал ли материалы.
— Читаю, осталось немного.
— Не торопись, — услышал я простуженный голос. — И одевайся потеплее, погода гриппозная.
32
Ко второй половине 1944 года все свидетельствовало о приближении неминуемого краха фашистской Германии, а вместе с ним и конца второй мировой войны. Гитлеровская военная машина еще прокручивалась, хотя и с серьезными перебоями, но вот-вот должна была развалиться под ударами Советской Армии. Об этом думали генералы и офицеры вермахта, организовавшие покушение на Гитлера, ефрейторы и фельдфебели, фюреры всех степеней и свора предателей и пособников, бежавших с оккупантами на территорию рейха. Все они заметались, как крысы на тонущем корабле, в поисках щели в огненном кольце, плотно охватившем третью империю.
Метались и власовцы, с потрохами продавшиеся своим хозяевам, но с них не спускали глаз многочисленные имперские службы — СД, СС, абвер, гестапо. Кое-кто из власовской верхушки подумывал переметнуться к другим хозяевам, даже поиграть в тайную организацию, ориентирующуюся на Англию и Америку, но все с той же звериной ненавистью к Стране Советов. Предатели замышляли предложить свои услуги англичанам и американцам. Но и гитлеровский абвер не дремал. Широко разбросав свои щупальца, проникнув вместе с гестапо во все поры фашистского государства, их агентура уделяла особое внимание стану власовцев. Абвер пронюхал, как сообщал «Иван», о возне с какими-то «синими билетами» и сразу же направил своего рьяного агента Деверева к одному из тех, кто искал выхода на американцев.
Агенту было дано задание найти в Риге власовца Гончарова, которого упоминала в своих показаниях Шляхина. Гончаров подвизался на поприще вербовки военнопленных на власовские курсы пропагандистов в Дабендорфе, разъезжал по лагерям в поисках добровольцев на учебу, но их было крайне мало. Отдельные узники видели в этом единственную возможность выбраться из тюрем и лагерей смерти. Они шли с думами — при первом же удобном случае бежать или в последующем отказаться от службы у фашистов. Гончаров обрадовался добровольцу Девереву, делившемуся, по заданию абвера, желанием где-то подучиться, чтобы разобраться в тревожной обстановке.
Сразу же после встречи с Гончаровым Деверев был принят в гостинице майором фон Мейснером, который остался доволен добытой агентом информацией.
Гончаров, хотя и не совсем открыто, но высказал Девереву свое недовольство тем, что немцы не доверяли Власову и его приближенным, следили за каждым их шагом, не спешили принимать всего того, что они предлагали, а сами разрабатывали пропагандистские акции и требовали их подписания, а иногда и этого не спрашивали, выступая от их имени как им заблагорассудится.
Намеками Гончаров дал понять Девереву, что идут разговоры о создании организации, ставящей своей целью добиться большей самостоятельности в вооруженной борьбе с СССР, ориентируясь при этом на поддержку Англии и Америки, так как дни рейха сочтены.
Деверев щедро угощал Гончарова, подливал ему коньяку, настойчиво уговаривал выпить, не забывал разделить его мысли и даже прибегал к своему коронному приему — напоминал собеседнику о том, что с ним-то можно быть откровенным, а вот с другими советовал быть поосторожнее.
— Пожалуй, рано говорить о неизбежности поражения Германии, — на всякий случай заметил Деверев, опасаясь, что его беседу могли подслушивать люди фон Мейснера, да и Гончаров мог быть агентом абвера.