Уже не первый раз по вине Паскеева гибли на Кубани летчики. Еще 10 апреля погиб Александр Голубев, которого Покрышкин помянул в своей книге словами: «Хорошей, ясной души был боец. Я знал, что он прикроет, не даст противнику ударить сзади, исподтишка». Уже тогда Александр Иванович «не сомневался, что из Паскеева не получится летчик-истребитель. Редко, но попадаются такие бойцы, которые уже после первой неудачи бегут с поля боя. Паскеев был из этой породы... Я с трудом сдержал себя, чтобы не расстрелять сейчас же в воздухе Паскеева. Подлый трус! Он заслуживал такой расплаты — отдал еще одного хорошего летчика на съедение «мессерам». После посадки все летчики потребовали у командования отдать Паскеева под суд. Судьи оказались добрыми дядями и, усмотрев у него нервное потрясение после прошлогоднего сбития зениткой, рекомендовали перевести в авиацию связи. Это решение трибунала возмутило весь личный состав полка. Честные летчики погибают за свою Родину, а трус мог жить и ждать нашей Победы».
Паскеев был приближенным комполка Исаева. Последний даже назначал его командиром группы, в которой летал и Покрышкин. «Но надо сказать, что слабые командиры не держались долго, — писал Александр Иванович. — Война их быстро раскрывала... Бой отбирал лучших, в бою познавался и формировался не только характер воина, но и командира, руководителя». Исаев на Кубани растерял самоуверенность, глядя с КП на кровавые схватки в небе. Сам по-прежнему не летал, однажды даже предложил Покрышкину «проветрить» свою «кобру»...
Кроме Паскеева, немного позднее, в мае, не выдержал с страшных боев и был предан суду трибунала еще один летчик из пришедших в полк на пополнение. По его вине погиб Герой Советского Союза Дмитрий Коваль, был сбит Михаил Сутырин.
...Командующий 17-й армии генерал-полковник Руофф признал: «Наступление 20 апреля, в котором приняли участие все имеющиеся в распоряжении силы, пострадало значительно от того, что ему препятствовала атака русской авиации...» Командующий нашей 18-й армией генерал К. Н. Леселидзе писал: «Массированные удары нашей авиации по противнику, пытавшемуся уничтожить десантные части в районе Мысхако, сорвали его планы. У личного состава десантной группы появилась уверенность в своих силах».
Из документов штаба 4-й воздушной армии: 20 апреля захваченные со сбитых самолетов немецкие летчики с ужасом рассказывали о нашем истребителе «аэрокобра» — этом вездесущем, не дающем буквально дышать с воздуха самолетe» (ЦАМО. Ф. 319. On. 4798. Д. 118. Л. 28).
...Еще неделя боев осталась позади. Но затишье длилось недолго. Лично руководивший в Краснодаре подготовкой нового этапа Таманской операции Г. К. Жуков дважды переносил начало наступления на Крымскую, с 20 апреля на 25-е, затем еще на четыре дня.
Утром 29 апреля 56-я армия А. А. Гречко после артподотовки пошла вперед. Вновь главная надежда немцев — на удары по наступающим больших групп бомбардировщиков.
Вновь взревело моторами, загрохотало в небе былинное воздушное побоище. Тысяча на тысячу самолетов сошлись на участке фронта в 15 километров! Боевой дух высок. Немцы еще уверены в себе. Русские уже не уступят.
— Heil Hitler! Alles fur Deutschland! (Все для Германии!)
— За Родину! За Сталина! За слезы наших матерей... «И пошла рубка!.. Этого описать невозможно... Страх Божий. По всем полям горели факелы их и наших самолетов», — вспоминал Николай Игнатьевич Уманский, в те дни 20-летний шофер оперативной машины штаба 4-й воздушной армии. Доставив на КП командующего К. А. Вершинина, он дежурил в укрытии вместе с радистом. Слышал на радиоволнах и видел с расстояния не более шести километров около двух десятков боев, проведенных Покрышкиным. В одном из них «двадцать восемь самолетов носились как разъяренные осы, которым разрушили их гнездо. Страшный гул, молниеносное сближение в лобовой атаке, какой-то душераздирающий вой и свист моторов, стрельба их пушек и пулеметов, стремительность набора и потери высоты!.. Короткий, но жестокий бой, который пронесся как смерч».
«В небе над Кубанью становилось тесно, — писал потом И. И. Бабак. — Летишь, бывало, а перед глазами открывается грандиозная панорама... Со стороны вся эта картина воспринималась как единая воздушная баталия... Сотни скрещивающихся смертельных кинжальных трасс. Казалось невероятным, как могут еще ориентироваться здесь летчики».
Видимость в прозрачном кубанском небе, освещенном ярким апрельским солнцем, была отличной. Ранним утром генерал Вершинин, как вспоминал его водитель, оглядывал горизонты и говорил: «Ну, сегодня опять миллион на миллион» (так в авиации называют идеальную для полетов видимость). Трудно было понять — радует это командующего или нет...
День начала наступления, 29 апреля, стал для А. И. Покрышкина днем одного из двух самых памятных за всю войну боев. Когда его просили рассказать о каком-либо бое, он вспоминал этот, в утренний час у Керченского пролива.
Первый вылет восьмеркой на прикрытие наших войск у Крымской. Краткая постановка боевой задачи. Ведомые уже прошли горнило боев, все переступили психологический барьер, за которым человек становится истребителем. Асами стали 26-летний Аркадий Федоров — надежнейший из надежных, выходец из ивановских молотобойцев, и 23-летний Григорий Речкалов — уралец, также очень силён физически, способен, как немногие избранные, уловить идею боя и характер взаимодействия в нем.
Все они знали, что предстоящий бой — не ради славы. Покрышкин назвал летчикам район, где они будут патрулировать, качать свой скоростной маятник. Это там, за линией фронта, где сбитые самолеты не будут подтверждены и засчитаны...
Взгляд ведущего на расстоянии в несколько десятков километров увидел вспыхнувшие над Керченским проливом солнечные блики на металле. «Юнкерсы» шли на Крымскую. Вот они все ближе, их убийственно много — три эшелона, в каждом из которых по три девятки в плотном строю! 81 пикировщик, сверху десятка «мессершмиттов» прикрытия.
Наверно, только одна фотография, опубликованная в воспоминаниях М. К. Покрышкиной (этот снимок воспроизводится на обложке нашей книги), позволяет увидеть трижды Героя таким, каким он был перед боем. Летчик в тот момент не видел фотографа... Губы плотно сжаты, взгляд необычен, что-то холодное, стылое в сверкающих глазах. Воин отрешен от мира, он весь погружен в таинственную сферу, откуда как озарение придет единственно верное решение... Это лицо человека, идущего не на рыцарский турнир, а на священный бой. Смотрит он не в объектив, а в глаза смерти. Это ее ледяной отблеск в его зрачках...
— Я — Покрышкин. С запада большая группа бомберов. Идем навстречу. Федорову сковать истребителей сопровождения. Я звеном атакую «юнкерсов».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});