в самой Болонье, а в Фаэнце, где жила сестра Ипполита, Франческа, которая вышла замуж за повелителя этого города Галиотто Манфреди. Хотя Галиотто, быть может, не отличался особенной супружеской верностью и Франческа имела повод для неудовольствия, но она зашла слишком далеко в чувстве мести. Предполагая, что муж пренебрегает ею из-за другой женщины, она ещё больше удалила его от себя своим вспыльчивым характером. Вместо того чтобы сделать попытку вновь заслужить его расположение кротким обращением и уступками, она подкупила убийц и, спрятав троих под своею постелью, послала сказать мужу, что опасно больна и желает его видеть. Четвёртый убийца, скрытый за занавеской, тотчас же бросился на Манфреди, когда тот вошёл в комнату и приблизился к постели своей мнимобольной жены. Манфреди, при своей необычайной ловкости и силе, поборол противника прежде, чем трое его товарищей успели выползти из засады. Но Франческа, не помня себя от ярости, вскочила с постели и, схватив шпагу, пронзила грудь своего мужа; затем она вместе с детьми скрылась в крепости Фаэнца. Убийство не могло остаться безнаказанным, тем более что жители города уважали Галиотто и всю фамилию Манфреди и с ужасом узнали о насильственной смерти своего властелина. Джованни Бентиволио, услыхав об опасности, грозившей его дочери, поспешил к ней на помощь с вооружённой силой. Но жители Фаэнцы выступили против него. Они одержали полную победу над старым Бентиволио и взяли его в плен.
В то же время они обратились к Лоренцо Медичи и попросили его содействия. Лоренцо с радостью воспользовался этим случаем для достижения своих целей, тем более что венецианцы выказывали стремление овладеть Фаэнцей; он устроил дело таким образом, что Джованни Бентиволио дозволено было вернуться в Болонью со своею дочерью, между тем как флорентийская республика взяла на себя опеку над наследниками Галиотто.
Вскоре после того скончался Джованни Бентиволио, и господство над Болоньей перешло к его сыну Ипполиту. Он давно женился на Орсоле Кантарелли и, подобно другим мелким правителям Италии, стремился всеми способами расширить свою власть, не разбирая средств для достижения цели.
Франческетто Чибо, получивший от папы титул князя Массы и Каррары, после брака с Маддаленой Медичи жил первое время во Флоренции, где он построил себе дворец, и по своей щедрости относительно художников не уступал своему тестю, Лоренцо Медичи. Хотя Маддалена согласилась исполнить волю родителей, но чувствовала прежнее нерасположение к своему мужу, который, несмотря на величайшую предупредительность, не мог подчас добиться от неё ни одного ласкового слова. Мало-помалу им овладело нетерпение, он стал предаваться прежним развлечениям, чтобы вознаградить себя за холодность жены, но тут известие о близкой кончине папы вынудило его неожиданно отправиться в Рим. С некоторого времени здоровье Иннокентия VIII настолько ухудшилось, что ежедневно ожидали его смерти. Франческетто спешил заблаговременно . в Рим, чтобы завладеть папскими сокровищами, и, услыхав по приезде о кончине своего отца, тотчас же принял меры для исполнения этого намерения. Но кардиналы уже собрались в Ватикане с целью составить опись папской казны. Они обвинили Франческетто в том, что он давно перевёз часть церковного имущества во Флоренцию; вследствие этого возник горячий спор о папском наследстве. Во время этого шума очнулся папа, который двадцать часов лежал в летаргическом сне и слышал всё, что происходило вокруг него. Едва почувствовал он возвращение сил, как тотчас же прогнал кардиналов с замечанием, что надеется пережить всех их.
Естественно, что это имело большое влияние на душевное настроение папы. Его едва не погребли живым, вследствие чего он стал относиться с недоверием и к своим врачам. Медицина находилась тогда в жалком состоянии и более чем наполовину состояла из шарлатанства. Лекарства изготовлялись из самых невероятных целительных средств, извлекаемых из органической и неорганической природы, и когда дело шло о здоровье высокопоставленного лица, то врачи нередко употребляли для лечения наиболее дорогие и редкие вещи. Так, например, чтобы придать целительную силу лекарству, они толкли жемчуг, расплавляли драгоценные камни, резали и подвергали пытке живых зверей. Папа Иннокентий не раз слыхал об одном враче еврее, жившем в гетто, который приобрёл такую известность удивительными, почти фантастическими случаями исцеления, что слава его достигла Ватикана. Папа изъявил желание посоветоваться с ним, хотя большинство кардиналов и весь папский двор с ужасом услыхали об этом и употреблены были все усилия, чтобы отклонить святого отца от подобного намерения. Но он остался при своём мнении и настойчиво принудил к молчанию всех, кто противоречил ему.
Гетто, или еврейский квартал, состояло тогда из одной главной, очень узкой улицы и множества смежных, ещё более узких переулков. На обоих концах главной улицы находились железные ворота, которые со времён папы Пия IV ежедневно запирались по вечерам и снова открывались каждое утро. Еврейский квартал, расположенный поблизости Тибра, принадлежал к самым нездоровым частям Рима.
Тесные жилища были переполнены обитателями, и поэтому естественно, что здесь время от времени вспыхивали эпидемии, которые распространялись на соседние улицы, что и наводило суеверный народ на мысль, будто евреи умышленно отравляют воздух и воду. К этому нужно прибавить ещё то обстоятельство, что при общем невежестве, господствовавшем тогда во всей Европе, еврейские врачи, изучавшие мавританскую учёность, по своим взглядам и знаниям далеко превосходили местных лекарей-шарлатанов, которые из зависти распространяли о них самую возмутительную клевету. Стоило еврейскому врачу посоветовать своим соотечественникам прибавить для вкуса к дурной воде какое-нибудь безвредное снадобье, чтобы это послужило поводом к нелепым обвинениям.
На главной улице гетто были большие прекрасные дома; некоторые из них казались невзрачными, так как их разукрашенный фасад был обращён во двор, а внутри дома находились просторные жилые помещения. Христиане редко заходили сюда иначе, как по делу; поэтому во время своих визитов они не переступали дальше порога приёмной, и евреи могли безопасно расточать роскошь в своих жилых комнатах. Если бы посторонний посетитель случайно очутился в этих тайниках, то они, вероятно, произвели бы на него впечатление чего-то сказочного. Сначала он шёл по узкой грязной улице; затем он входил в дом, который по своему мрачному виду скорее походил на тюрьму, чем на человеческое жильё. Но тут глазам его неожиданно представлялся ряд ярко освещённых комнат, роскошно убранных в восточном вкусе. Дорогие ковры покрывали пол; везде стояли мягкие диваны; к потолку были подвешены великолепные лампы. Многие евреи сохранили в изгнании восточную одежду своей родины, и поэтому впечатление сказочного мира ещё более усиливалось, когда перед посетителями появлялись жёны и дочери хозяев с их чужеземной красотой и одеждой, нередко ослепительной по своему богатству и великолепию.
Такая же обстановка