аптечки в поисках
валидола, производили на наших спутниц такое сильное впечатление, что, по прибытии в
пункт конечного назначения, они уже полностью созревали до всего того, зачем мы туда
катались.
Конечно, беда была не в девочках, а в том, что для таких поездок требовались деньги. И
немалые. Горючее для машины. Горючее для сплоченной команды. Эксклюзивное
угощение. Импортные сигареты. И многое еще, скрашивавшее студенческие будни
будущих инженеров, королей пищевой промышленности.
А в это время Страна Советов развернула обширные программы помощи братской Кубе, и
в Одесском порту тут и там красовались высоченные бухты скатов для «Побед» и
«Москвичей», поставляемых нашим щедрым правительством на Остров Свободы. Так что
грех было разок в неделю туда не наведаться и погрузить четверку шин в обширный
багажник «Волги», чтобы загнать их на следующий день и тут же рвануть на всех парусах
куда надо.
Жаль, но всё хорошее рано или поздно кончается. Лично я из тех, у кого оно
заканчивается рано. В общем, одной злосчастной ночью потртохрана протрезвела, 198
проснулась, нас с Жорой приняли за «руци белые», и на том элегические вояжи на
Каролина Бугаз раз и навсегда завершились.
От тюрьмы меня спас Жорин папа, вынужденный из-за непутевого сынка выручать и
будущего Почетного гражданина города Херсона. Дело замяли, но последствия все равно
были. Мы оба вылетели из института, а я, в придачу, в суточный срок был изгнан из
Одессы. Кстати, те 24 часа были самыми насыщенными в моей жизни. Потому что за
столь малое время мне никогда уже не удавалось делать такую массу полезных и, главное, нужных вещей.
Так, на специально собранном комсомольском собрании механического факультета
меня в тот день исключили из комсомола. Правда, комсомольского билета я не отдал, заявив, что верну его тем, кто меня принимал. Затем забрал в деканате свои документы, выслушав от декана профессора Красотова, что из меня не только приличный инженер, но
и просто порядочный гражданин никогда не получится. Потому что «всунуть кинжал в
спину кубинской революции» может только отъявленный негодяй и мерзавец. Получил в
милиции уже «распрописанный паспорт». Позвонил с телефона-автомата Жоре, но
напоролся на его маму со странной фамилией Зильцер-Шпанская, произнесшую
несколько оскорбительных для моего города слов. Купил за 5 рублей билет на ракету на
подводных крыльях. Рассчитавшись с хозяйкой, стал собирать вещи и чуть не подрался с
ней, обнаружив пропажу синего нейлонового плаща.
Старая курва, видя, что я спешу, сделала обиженный вид и стала, поднимая
выщипанные мышиные бровки, многозначительно вертеть в руках телефонную трубку. С
горя побрел в универмаг на Пушкинской и случайно наткнулся на дефицитный японский
зонтик. Тут же отбил чек, желая скромным подарком смягчить горечь мамочкиных
утраченных надежд по высшему образованию для любимого сыночка. Поехал на трамвае
к девушке Миле, на которую еще две недели назад имел виды по части романтического
путешествия на море с сиреной. Добился клятвы, что «мы еще встретимся». На том и
отбыл на «ракете» домой, где вместе с японским зонтиком выгрузился в речпорту.
Разговора с мамой по поводу моего скоропалительного возвращения почему-то не
помню. Может, ей зонтик не понравился. Особенно на фоне преждевременного
завершения одесского проекта. Зато в памяти по-прежнему свежа стройная барышня
Вика, в широкой ворсистой юбке в крупную шотландскую клетку, с которой я
познакомился этим же вечером на танцплощадке в клубе кораблестроителей ДКС. Тот
еще был денечек!
Так получилось, что с Жорой я встретился только через 10 лет. За эти годы я отслужил в
армии, окончил пединститут, стал работать директором Понятовской восьмилетки. Мой
приятель внешне почти не изменился, но какая-то метаморфоза с ним произошла. Я долго
думал, в чем дело, и лишь после понял, что мне мешает воспринимать его как раньше. Из
глаз моего товарища исчез былой блеск. Он стал апатичен, медлителен, напоминая своим
обликом снулую рыбу.
Мы посидели в ресторане, с трудом удалось его разговорить. Никогда не думал, что
можно сломаться на такой чепухе, как он.
Оказывается, после исключения из института Жора устроился на папин комбинат, чтобы выждать время, пока все уляжется и можно будет восстановиться в институте. Но
неприглядная история сыночка подкосила здоровье отца и через полгода его не стало. А
еще через несколько месяцев мадам Зильцер-Шпанская, не выдержав тягот вдовства, снова захотела замуж. На ее сочные прелести и неплохую квартиру покусился майор из
высшего Одесского артиллерийского училища.
Мама решила забрать автомобиль и дала сыну недельный срок привести его в
порядок и сдать ключи от гаража. Жора с остервенением принял новость и бросился к
знакомому из автосервиса на Пересыпи. За несколько суток ими была проведена огромная
работа: все более — менее новое и исправное, включая двигатель и рабочие узлы
трансмиссии, было поменяно на еле живое, с весомой доплатой за неравноценный обмен.
199
Возможно, читатель помнит, в каком дефиците были тогда автозапчасти, так что
заработанное позволило Жоре приобрести новенький чешский мотоцикл CZ-350.
На нём катался он недолго. С матерью не разговаривал. Меж ней и папиным
преемником случился разлад. Лишь старые связи помогли безутешной молодухе выписать
его из квартиры и отправить обратно в казарму.
Не найдя счастья на стороне, она решила строить мир дома, и в один несчастный
день отдала сыну ключи от «Волги»: — Забудь, что было. Пользуйся — она твоя!
Вот тут-то Жора и сломался: с ним произошел нервный срыв, даже пришлось
лечиться. Образования он так и не получил. Где-то работает снабженцем. Не любит
вспоминать Каролино-Бугаз. Потух. Несколько раз женился.
Недавно совершенно случайно узнал, что семья Георгия Бойсфельда давно живет в
Германии. Вспоминает ли он «Волгу» своей мечты, предавшую его так вероломно?
____________
ИЗ ОТКРОВЕНИЙ КОМПОЗИТОРА ВЛАДИМИРА БЫСТРЯКОВА
— Хемингуэй говорил: «Половой акт с утра стоит страницы хорошей прозы!»
— Некоторые джентльмены брюнеткам предпочитают блондинов…
— Поговорим о крепкой мужской любви имени Бори Моисеева…
— А у Региночки (жены Быстрякова) хватило еще ума прийти знакомиться с будущей
свекровью в школьной форме с косичками. (А ему было 36 лет).
— Над мамой я тоже любил пошутить. Провожает она меня на вокзал во Владивосток, я
смотрю в ее глаза проникновенно и говорю:
«Посмотри на меня внимательно. Запомни меня таким. Долго в твоих ушах будет
звучать мой одинокий смех…»
— «Сволочь! Он еще издевается!» — хваталась за сердце мама бабушке.
Быстряков любил бабушку, называл ее «Степан», и у них была любимая шутка: когда приходили гости, он в апофеоз пьянки по-хозяйски хлопал в ладоши и выкрикивал в
пустоту:
— «Степан!». Открывались двери, заходила