— Так я и говорю! Телок мой! Замычал, значится. Я его в другом хлеву держу. Озоровать стал. Слышу — мычит. Я туда! А у него — зубищи — во!
Дядюшка Виль взмахнул руками, показывая.
— У телка? — не выдержал брат Херв. Отец Бенлиус цыкнул.
— Так я ж говорю! Оборотень там был! Здоровый! Глазища — что плошки и так и горят! Телок мычит, мои-то дуры визжат из дому! Я как схватил оглоблю! Говорю — хоть ты какой ни на есть оборотень, а телок мой! Он так и оскалился!
Виль осенил себя священным знаком.
— Не чаял как жив остался. Я в деревню-то бросился. Ладно телок, пёс с ним! Так ведь оборотень, коли повадился, девок моих оприходует! Оборотни, говорят, на это дело быстрые. Кому они нужны будут? А то и сожрёт опосля-то! Уж как я их от ютанцев-то, вражин, сберёг. То в лесу прятал, то в погребе. А тут — оборотень! От него ж в лесу-то не спрячешься. Я в деревню, значится. Не любят меня там. Пасекам моим завидуют. Телок, опять же. Корова тоже. Сперва на смех подняли. А потом говорят — явились туточки добрые братья, они всех про оборотней спрашивают. Я девок-то запер — и к вам! Помогите, ваши милости! Уж я вам — молока кислого, сыра опять же, мёд с прошлого года остался, ничего не пожалею, только выручайте! Телок же! И дочки мои…
— Почему ты решил, что это был оборотень?
— Дык, а кто ж ещё? У нас по летнему времени волки не озоруют. Большой, опять же. И зубищи! А глазища-то! Во! Как плошки сверкают!
— Большой, говоришь?
— Во какой! — показал Виль. Выходило что-то вроде осла, не меньше. — И зубища! А шерсть-то…
— Какого цвета он был?
Виль полез рукой в затылок, смычно почесал, сплюнул, потом извинился перед монахами.
— Против солнца стоял, не разглядел. Волчьего он был цвета, во! Тёмный такой.
— Особые приметы? — продолжал спрашивать отец Бенлиус.
— Чаво?
— Пятна, шрамы, наросты…
— Так я ж говорю, против солнца стоял. Зубы — во! Зубы были огроменные! Как только в пасть помещались!
— Ты узнаешь его, если встретишь?
— Да как не узнать?! Морда наглая, глаза громадные, сам-то — во какой, а ещё…
— Посмотри. Узнаёшь?
Виль внимательно оглядел связанную волчицу, которая слишком изнемогла, чтобы зарычать при его появлении.
— Мелкая она какая-то, — сказал он с сомнением. — И зубища не сказать чтобы похожи. Не, не узнаю.
— Ты уверен? Ты готов поклясться на священной книге?
— Да я чем хотите поклянусь, хоть на чём! Другая эта тварь! Вот же гад! У самого баба есть, а он на моих девок зарится!
— Ты полностью уверен? — настаивал отец Бенлиус. Виль почесал в затылке.
— Ну вот ежели вы её против солнца поставите, да она пасть разинет, то я и соображу, похоже ли выйдет. Глаза-то, может, и такие. Не привык я волков-то разбирать.
— Завтра, когда рассветёт, ты отведёшь наших людей туда, где видел оборотня, — сказал отец Бенлиус.
— Отведу! Не извольте сомневаться, отец, отведу! Всё покажу как есть! Молока там, сыру, мёда — всё дам, отец, только избавьте от зверя-то!
Эрна всё ниже склонялась над вязанием, кусая изнутри щёки, чтобы не смеяться. Неужели святоши не видят, что над ними издеваются?!
— Отведите его в пятую палатку с западного края, пусть там переночует, — велел отец Бенлиус. — Позовите брата Фулкса, пусть запишет его рассказ. Сын мой, ты грамотный?
— Не, неграмотный я. Писать не обучен. Отец, так как же — в палатку?! У меня ж девки дома, дочки! Телок, опять же! Корова моя! Ить оборотень-то ведь заест мою кормилицу! Пожалей, милостивец!
— Ты останешься здесь до рассвета, — сказал отец Бенлиус, отдёргивая руку, которую Виль порывался целовать. — Моли Заступника о помощи — и будешь услышан. Уведите его.
* * *
Никогда Эрна с таким нетерпением не дожидалась ночи. Дядюшка Виль нашёл её — теперь всё будет хорошо! Он спасёт свою ученицу! А здорово он придумал — прийти сюда как будто жалуется! У девочки едва хватило сил сосредоточиться на вязании, а потом на молитвах и вообще на том, чтобы притворяться получше. Уложенная спать между монахинями, Эрна десять раз поклялась себе, что нипочём не сомкнёт глаз… и, конечно же, заснула крепким сном.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Глава четырнадцатая
Предательство
Разбудили девочку посередине ночи, когда поднявшийся шум сделался таким громким, что спать под него не могла бы и самая сонная засоня. На этот раз пришлось обойтись без умывания. С трудом протирая глаза, Эрна как в страшном сне слышала, что ночью исчез давешний крестьянин и волчица, убиты псы Бруно, Доно и Форто, оглушён брат Обен и смертельно ранен брат Пасьен. К удивлению девочки, матушка Онория велела ей идти вместе со всеми монахинями. Эрна никак не могла поверить в случившееся. Чтобы дядюшка Виль бросил её и спас какую-то мохнатую тварь?! Да он же всегда… он же говорил! Он клялся ей! Он же всегда, всегда, всегда говорил, что никогда-никогда её не бросит! Как он мог?!
Брат Оден не помнил ничего, он просто почувствовал, как на его голову что-то обрушилось, а дальше была темнота. Его окружили всяческой заботой и уложили в его палатке. Сестра Арнод, правда, что-то такое прошептала насчёт того, мол, она бы спросила, как это он пропустил злодея, но и вопросы, и наказание могли подождать, пока он оправится. Приложили бедолагу крепко. Псы… Эрна отпрянула, увидев их застывшие тела, оскаленные пасти с хлопьями пены на зубах. Даже шерсть, казалось, отвердела и застыла.
Что он с ними сделал?!
— Отравленные стрелы, — сказал кто-то. Девочка охнула. Три выстрела — и вот жизнерадостные создания, которые ещё утром весело валяли её в пыли, лежат здесь перекошенными, как… как…
Как он мог?!
Эрна, конечно, знала, у кого учится. Она видела как он убивает. Освободитель, она видела даже, как он пытает! Она знала, каким он может быть жестоким! Но никогда он не… не… не нападал на кого-то, кого она знала. Не нападал на кого-то, кого ей жаль было бы потерять.
Он не знал. Освободитель, он просто не знал. Он не стал бы. Не стал бы, правда…
— Так ты не знаешь, как лечить раны в живот? — спросила её серая в предрассветных сумерках аббатиса. Эрна подняла на неё полные слёз глаза и покачала головой. Брат Пасьен — это был тот, кто хвастался собаками накануне.
— Почему?! — с отчаянием спросила девочка.
Почему Виль бросил её?! Почему он…
— Монахиня… — с трудом сказал брат Пасьен. Его не стали переносить, чтобы не тревожить и без того безнадёжную рану. Отец Бенлиус уже принял исповедь и теперь выведывал прошедшее ночью. Несколько братьев-заступников подошли с носилками и принялись складывать на них застывшие трупы псов. — Я… увидел… монахиню… сперва… не удивился… была… возле… возле оборотня… потом… подумал… это опасно… я должен… должен был… защитить! Защитить сестру! Я подошёл… а она… он… это был он! Он надел… украл… нож… ударил меня… добейте. Не могу больше! Отец… пожалуйста… он ударил меня… а волчица… она смеялась… она смеялась… я только… я думал, сестра… а это…
Эрна потихоньку начала понимать.
Виль украл одежду монахинь, у них же такое жёсткое верхнее платье, что под ним не разглядишь, мужчина внутри или женщина. А платок скрывает лицо. Надел, чтобы его не могли узнать даже те, на кого колдовство Магды почему-то не действует. Например, вот, на брата Пасьена. Когда тот заподозрил неладное, Виль ударил его ножом в живот. Дядюшка Виль всегда бьёт в живот. Того вот маминого рыцаря он же так же убил. И всегда вот так вот. Насмерть. На долгую мучительную смерть.
Эрна подошла и встала рядом. Ей было страшно, но она заставила себя смотреть на измученное лицо умирающего монаха.
Виль был не то что в лагере. Он был в палатке, где спала девочка. Был — и ушёл, уведя с собой вместо ученицы какую-то оборотниху.
— Почему?! — снова вырвалось у девочки. Ей хватило остатков осторожности, чтобы чуть-чуть сдержаться и не разразиться жалобами на предательство наставника. — Как он смог?!