не повод сдаться,
Её ты полюбил.
Срыв тянет разум во мрак,
Не важно, как ты пал.
Волю сжимая в кулак,
Ты сам себе сказал.
И здесь подхватили девчонки, добавив женские нотки в эту песню:
Встать, победой свой мир создать,
Судьба, играть, чтобы жить и знать.
Что русский не побеждён,
Ещё не рождён,
Кто мог бы его сломать.
Взрослые отошли от тихого разговора между собой и удивлённо смотрели на это импровизированное выступление.
Там где мы открыли,
Новые миры.
С правдой приходили,
Русские сыны.
Да, у порога наш враг,
Вроде нету сил.
Волю сжимая в кулак,
Каждый говорил.
И снова многоголосый хор мальчишек и девчонок, истово, выдал припев:
Встать, победой свой мир создать,
Судьба, играть, чтобы жить и знать.
Что русский не побеждён,
Ещё не рождён,
Кто мог бы его сломать.[42]
Оглушительная тишина, установившаяся сразу после выступления, в какой-то момент вызвала у ребят недоумение: неужели не понравилось? Но буквально через несколько секунд Мочалов встал со своего места:
— Хлопать на поминках нельзя. В любой другой ситуации я бы осудил этот поступок, но не сейчас. Вы… вы всё правильно сделали, ребята и девчата! Вы. Всё. Правильно. Сделали. Не переживайте, просто ваша песня сильно тронула душу, задев за живое. Именно она и будет нашим ответом тем, кто посмеет покуситься на наш анклав. И наши павшие бойцы одобрили бы ваш поступок и ваш выбор. Молодцы!
— Присаживайтесь за стол, ребята, — пригласила их Фатима.
— Ну что, думаю, юнармейцев нужно привлекать к нарядам, — после недолгой паузы предложил Захаров-старший. — Осталось заручиться разрешением нашей Службы Безопасности.
— И ты думаешь, Жень, я смогу возразить? Даже исключив это выступление? — горько усмехнулся Денис. — У нас просто нет другого выхода. Иначе остальные бойцы просто не потянут такой график.
— Согласен, — кивнул Мочалов. — Только каждого юнармейца надо ставить в наряд со взрослым бойцом.
— О другом и речи нет, — согласился с ним Евгений. — Проведём инструктаж, вооружим «ксюхами» и вперёд. За что, как говорится, боролись, на то и напоролись.
— С родителями тоже надо провести беседы, — предложил Ефимов.
— Коль, а кто будет возражать, после того, что случилось? — внимательно посмотрел на него Пасечников. — Тут уж не до жиру — просто быть бы живу. Или их мамки выйдут вместо них? А отцы, думаю, даже гордиться будут.
— Но ведь случись что… они же дети! Как же? — всплеснула руками одна из сидящих напротив женщин, услышавшая разговор.
— Тогда давайте расформируем анклав и откроем сразу ворота, — жёстким тоном оборвал её Сергей. — Чего мелочиться? И смерть тех, кого мы сейчас поминаем, окажется пустой тратой человеческих ресурсов. Так?
— Нет, но…
— Клава! А ну рот закрой и чтобы я тебя не слышал, — осадил её муж. — Нашему Борьке четырнадцать. Я в его годы… эх, молодость… Я ведь за ними тоже приглядывал, когда в нарядах стоял, а они в июне-июле бегали по «пересечёнке». С толком ребята занимались. А их командиры тоже не лаптем щи хлебают. Про Олега я и вовсе промолчу — пацану восемнадцати нет, а сколько на его счету бандюков? Молчишь, Клава? Вот и молчи! Короче, я даю разрешение.
— И я… И я… — раздались голоса за столом, переключившие своё внимание на эту словесную перепалку.
— Сергей Иванович, — встал со своего места отец Никодим. — Благословляю на путь воина отроков и дев, — с этими словами он перекрестил севшую в конце стола группу мальчишек и девчонок. — Нынче всем миром надо встать против нелюдей. Таков наш удел. Другого выхода нет. Испокон века на Руси младой за старого вставал. Так было и так будет во веки веков на нашей земле. С нонешнего дня не дети они, но воины земли русской. Аминь.
Все собравшиеся встали. Ребята тоже вскочили со своих мест. Кто крестился, кто просто молча глядел на смену молодого поколения, которому волей-неволей теперь пришлось взять в руки оружие. Матери с трудом удерживали слёзы.
— Сынки и дочки, — обратился к ним Захаров-старший. — В любое другое время… эх, да что там говорить… в общем, с завтрашнего дня вы — солдаты. К сожалению, детство кончилось.
— Кто у них старшим будет? — поинтересовался Денис.
— Мы на семейном совете решили, что Аня. Олег — тот больше как снайпер…
— Я почему-то и не сомневался, что так будет, — улыбнулся Мочалов.
— Значит, с завтрашнего дня Аня согласует график дежурств по «Тумбам». Один боец охраны, он же старший, и один юнармеец.
17 августа 2027 года. д. Тополиновка. Полдень
Отворотивши от пня, утром следующего дня руководство анклава наехало на колоду. Вчера вечером Вера Девятова ещё держалась, поддерживаемая друзьями, а вот ночью… Ночью она написала предсмертную записку и застрелилась в спальне. Утром к ней послали Лену Мочалову проведать, и та принесла записку и дурную весть. Девушка так была поражена случившимся, что её саму пришлось отпаивать валерьянкой.
«Я никого не виню, но не могу больше жить. Я словно накликаю смерть на моих любимых мужчин. До Антона у меня был Толя, с которым мы прожили несколько счастливых лет, но как только расписались, он погиб. Теперь Антон — и опять то же самое. Я не могу, я виню себя в смерти двух близких мне людей. И не вижу смысла больше жить. Простите меня и прощайте. Вера.»
И снова состязание со временем — часть людей всё-таки занялась копкой картофеля, и лишь малая часть участвовала в похоронах. Несмотря на солнечный и погожий день людей пригибала тяжёлая печаль — слишком многих лишился анклав в столь короткое время, слишком много горя пришлось пережить. Не только за эти двое суток, а вообще за всё время с начала Чумы. Поэтому сельхозработы проходили молча, лишь отдельные негромкие реплики и всё.
С самого утра юнармейцы собрались у здания Совета и ждали инструктаж. Собственно инструктаж был краткий — основное они знали: с «ксюхами» знакомство имели, правда, теоретическое, с пистолетами тоже. Остался устав караульной службы,