силе я тут вижу, читая эту листовку. Тут черным по белому сказано, что у них нехватка в силах.
Подумав немного, Герман сказал:
— Они кинули листовки, чтобы нас испугать. Подумали, что мы раскиснем, сдадимся, узнав об окружении. Они считают, что мы дураки. Не способны ни к какому анализу. Нет, верно, я все больше убеждаюсь в том, что немцы считают нас дураками, у которых заморозки в голове. Со своей немецкой упрямостью они думают, что из всех народов только они умны. А остальные — коптят-де небо своим присутствием.
Партизаны снова засмеялись. Герман продолжал:
— Вот и выходит, что немцы переоценили себя, недооценили противника. Это и есть то, что мы называем ошибкой в стратегии. Вот в этом-то пункте они, по-моему, запнутся, да и запнулись уже на своем шумном военном пути.
Партизаны с любопытством слушали своего любимого командира.
Улыбаясь, Герман продолжал:
— Да, они запнулись на этом пути. Превыше всего они думали о своем уме, о своей тактике, о своем военном искусстве. А на противника глядели сверху вниз. Вот и получили Сталинград. И получат еще и еще, как говорится, — «дондеже не прослезятся».
Заканчивая свою беседу с партизанами, Герман сказал:
— Они окружили нас. Допустим, что это так. Но плотное ли у них кольцо вокруг нас? Нет, оно не плотное. Иначе не было бы их листовок. Мы прорвем это кольцо. В этом можно не сомневаться. Пойдем на них днем, но ближе к вечеру, с тем чтобы после прорыва сделать переход ночью. Не скажу, что у немцев куриная слепота, но они ночью неважно ориентируются. Не любят ночного боя в полевой обстановке.
В тот же день, разведав удобные пути, бригада двинулась на немцев.
Наступали цепью. Впереди шли коммунисты. Неожиданно в передней цепи появился Герман, хотя товарищи упрашивали его поберечься. Герман шел открыто, не пригибаясь к земле. Обычно он сердился на партизан за всякую браваду, но сам он позволял себе не слишком считаться с огнем. И счастье сопровождало его всегда.
Немцы сдерживали натиск партизан огнем из автоматов и фланговым пулеметным огнем.
Однако партизаны неуклонно продвигались вперед.
Теперь первая цепь перебегала открытое поле. Не оставалось сомнения, что немцы будут опрокинуты.
Но вот впереди произошло какое-то замешательство. По всей цепи прошел гул: «Герман упал, ранен».
Несколько партизан бросились к упавшему командиру, но они не добежали до него — были ранены. Немцы усилили огонь в этом направлении: вероятно, поняли, что здесь лежит раненый командир.
Герман неподвижно лежал в траве, раскинув руки. Его грудь была пробита пулей.
Наступал вечер. И в сумерках санитаркам удалось вынести командира с поля боя.
Герман был еще жив, но без сознания. Его рана оказалась смертельной. Через час, не приходя в сознание, он умер.
Эта смерть поразила всех. Многие плакали, не скрывая своих слез.
На другой день, похоронив командира, партизаны снова, с удвоенной силой пошли на немцев и, успешно прорвав немецкие позиции, вышли из кольца[203].
21. Все имеет свой конец
В лесу на дороге партизаны нашли молодую женщину. Она была без памяти. Лежала, уткнувшись лицом в песок.
Видимо, она шла, и вот силы ее оставили — упала, потеряв сознание.
И было от чего потерять сознание. Она была избита, изуродована. Лицо ее вспухло, и глаза затекли и сузились, как щелочки. Помимо того она была ранена, и, вероятно, недавно, — кровь тихо струилась по ее измазанному, рваному платью. Рана была в плечо.
Партизаны отнесли раненую женщину в свой лагерь. Она и там не пришла в себя. Тихо стонала и поводила руками, как бы защищаясь от кого-то.
Один из партизан, увидев ее, сказал:
— Так ведь это же Любашка Тушилина. Она у немцев служила писарем в волости. И при этом она работала на партизан, давала ценные сведения. Я же не раз бывал у нее по этим делам.
Санитарки стали перевязывать рану. Все тело девушки оказалось в синяках, кровоподтеках и в багровых полосах. А спина была изрезана и исколота ножом. Ни одного живого места не оставалось на этом несчастном изуродованном теле. Нельзя было без содрогания на нее глядеть.
Только на другой день Люба Тушилина на несколько минут пришла в себя. Открыла свои глаза.
Командир отряда подошел к ней, погладил ее по голове, сказал ей, горько вздохнув:
— Ничего, Любаша, поправишься. Будешь еще ходить с автоматом.
Люба ничего не ответила командиру. И снова закрыла свои глаза до другого дня.
Ночью у нее началась лихорадка. Она горела как в огне. Бредила, металась.
Командир отряда послал в штаб бригады за врачом. Приехал доктор на верховой лошади. Осмотрел раненую. С сомнением покачал головой, сказал:
— Дело обстоит плохо. Вряд ли она встанет на ноги. Одна надежда на ее могучий организм.
Любашу перевязали как полагается. Дали ей укрепляющих средств.
Три дня она пролежала в бреду. На четвертый день попросилась на воздух.
Вынесли ее из землянки, положили на траву. Стали поить ее козьим молоком. Сварили кашу. Покушала, попила. И целый день провела на воздухе.
Дней через семь Люба уже могла сидеть. Могла беседовать. Рассказала командиру, что случилось с ней. Оказалось, ее выдали фашистам. Он знал от населения, что она работала на партизан. Фашисты арестовали ее, отвезли в гестапо и там шесть дней били и пытали ее. А потом отвезли в поле вместе с другими арестованными и там расстреляли пулеметом, поставив всех на краю рва. Любу ранило в плечо. Она упала в ров, где уже лежали убитые. Однако фашисты не засыпали рва. Они еще раз поехали за партией арестованных. Люба выбралась наверх и пошла в лес. А что случилось дальше, она не помнит.
Выслушав ее рассказ, командир сказал ей:
— Назови фамилии своих мучителей, я сейчас запишу. После войны начнут распутывать концы, начнут искать тех, кто изуверствовал. Вот и мы предъявим комиссии наш список.
Однако Люба не знала фамилий тех, кто ее пытал. Она не знала даже фамилии начальника гестапо, который аккуратно присутствовал при ее пытках.
Командир сказал:
— Вот это жаль, что ты фамилий не знаешь. Ну да ничего. Может быть, и без фамилий найдут твоих подлецов. Каждого фашиста потянут к ответу. Ведь они своей жестокостью нарушили все человеческие законы.
Теперь всякий день Любу выносили на воздух. Она лежала спокойная. Любила, чтобы солнце светило прямо в ее лицо. Хотела, чтобы скорей сошли с лица багровые пятна.
К концу второй недели Люба