взял маленькую красную футбольную книгу, которую дал ему Юджин, и начал заучивать названия всех команд и результаты матчей предыдущего сезона Футбольной лиги. Он множество раз, как молитву, читал эти бессмысленные сведения о результатах матчей, пока не выучивал их наизусть. Придет новый год с его новыми возможностями.
Его нарядный костюмчик лежал на ее кровати. Это была монохромная гангстерская одежка: черная рубашка и белый галстук. Они оба оделись молча, как несчастливая супружеская пара, направляющаяся на особую вечеринку. Он поддерживал мать, чтобы не упала, помог ей надеть юбку.
– Ну-ка, давай посмотрим на тебя. – Агнес пальцем с накрашенным ногтем провела по его носу, цыкнув языком: – Какой красавчик! – Она задумчиво покачала головой. – Ничуть не похож на своего жирного ублюдка-отца.
Агнес вытащила банку теплого «Спешиал Брю» из полиэтиленового пакета. Она любовно посмотрела на нее и торжественно вручила мальчику.
– Ну-ка, отнеси это Коллин. Передай ей мои пожелания счастья в новом году и убедись, что она осознала, как ты шикарно выглядишь. – Горькая улыбка искривила ее губы. – Веди себя уверенно и пожелай твоей тетушке Коллин счастливого Нового года от меня и Юджина.
Понял?
В каждом доме на их улице была елка, кичливо сверкавшая в окне. Темноволосые возбужденные мальчишки носились по дороге с кусками угля, готовясь стать первыми желанными гостями на пороге[128]. Шагги неспешным шагом направился к дому Коллин. Он прошел вдоль деревянного забора, перед которым проходила полоса густых муниципальных кустов с белыми ягодами. Он не собирался передавать Коллин банку пива или материнские послания.
Он пересек улицу, размышляя о том, что едят люди. Он представлял себе, как они тесно сидят за столами, набив животы, плотно закрыв двери, чтобы в дом не проникал холод. Он стоял перед домом Коллин, сжимая в руке зимние ягоды, и думал о стейк-сэндвичах, которые год назад приготовила трезвая Агнес, чтобы съесть их в новогоднюю полночь. Он вспомнил, как они, обнявшись, сидели на канапе, ели мятный шоколад и смотрели на наводнившую Джордж-сквер толпу, встречающую Новый год песней.
Шагги не знал, что ему делать с банкой лагера. Он в темноте присел на корточки у низкого сарая для хранения угля и потянул за ушко банки, и оно оторвалось с пенистым шипением, а холодный воздух наполнился знакомым запахом. Осторожным языком Шагги слизнул пиво с верхушки. У пены был безобидный вкус, рассыпчатый, как у морозного воздуха, чуть кисловатый и металлический, словно ты обхватил губами холодный кухонный кран. Его желудок пронзали иголки голода и дурных предчувствий, желудок требовал наполнения, хоть чуточку какого-нибудь вкуса. Скорчившись, как животное, он отпил немного лагера. Напиток не обжигал. У него был вкус выдохшейся шипучки с привкусом тяжелого зернового хлеба. Он сделал еще один глоток, и еще один, и урчание в его животе стихло.
Ему понравилось ощущение тепла и бесшабашности в сердце. Чувство голода стало терять остроту, когда он услышал рев приближающегося автомобиля. Он увидел, как Агнес на нетвердых ногах вышла на неровную тропинку, кутаясь в лиловое пальто поверх короткой юбки. Она сказала что-то кокетливое водителю и изящно забралась на заднее сиденье черного такси. На водителе были очки в грубой оправе – за рулем явно сидел не Юджин. Шагги запаниковал, когда такси развернулось и поехало из Питхеда.
За четыре месяца и тринадцать дней, прошедших с того времени, когда Юджин помог матери Шагги вернуться в ее прежнее состояние, рыжеволосый таксист приезжал по два-три раза в неделю. В эти утра, через несколько минут после ухода на занятия Лика, воцарившуюся было в доме тишину нарушал Юджин – Шагги слышал, как он заходит в дом, и мог по нему сверять часы.
После того вечера в клубном ресторане игроков в гольф у Юджина хватило ума избегать Лика. Когда Агнес улеглась на ковер, напевая себе под нос, Лик, выбежавший из спальни в одних трусах, выставил Юджина пинками под зад из коридора на улицу. Юджин мог легко дать ему отпор, но его представления о жизни не позволили ему это сделать, и он разрешил выпроводить себя, а на пути к машине поймал себя на том, что приносит извинения.
Той ночью чувство вины не давало Юджину уснуть. Едва рассвело, он унес из коридора в ванную – подальше от недовольного взгляда дочери – телефон и запер дверь. Он разбудил Агнес, и она встретила его у ворот шахты. Он извинился за то, что вчера уговорил ее выпить, и пообещал помочь ей снова встать на ноги. Они сидели на заднем сиденье холодного такси, и она целовала его, как бы подтверждая, что все будет в порядке. Язык у нее был раздувшийся и безжизненный, и Юджин надеялся, что лагер в ее дыхании – всего лишь последствия вчерашнего. Глядя, как ее голова свесилась набок, он вспомнил, что вчера в ресторане гольф-клуба она не пила с ним лагера.
Шагги предполагал, что Юджин после этой ночи исчезнет. Но нет – мальчик в школьной форме сидел у телефонного столика и слушал их разговоры в те утра, когда Юджин приезжал в гости. Шагги раскрывал тетрадь с домашним заданием у себя на коленях и аккуратно выписывал ее имя старой шариковой ручкой. Он вспомнил время в доме Лиззи, когда играл с одной из материнских вещиц в духе «Каподимонте». Подделка представляла собой романтическую фигурку сельского паренька, который орудовал тупой косой и смотрел таким странным и задумчивым взглядом, словно видел самый величественный закат, какой только можно представить. Агнес не раз просила Шагги не трогать эту фигурку, но он обнаружил, что не может послушаться, а когда она в воскресенье принимала ванну, он уронил фигурку, и у паренька отломилась рука, а из руки вывалилась коса. Шагги спрятал статуэтку в темноту сушильного шкафа Лиззи. Он садился рядом с бойлером и пытался вернуть руку на место, используя все доступные средства – от скотча до застывающего рисового пудинга. Он каждый день в течение недели посещал сломанного мальчика и молился о каком-нибудь чуде. Когда он не сидел в сушильном шкафу, все его мысли были о статуэтке, а когда он сидел в шкафу, то плакал и ругал себя за то, что натворил. Целую неделю продолжалась эта пытка, а потом он запаниковал и просто оставил статуэтку в шкафу, спрятал между банными полотенцами – пусть найдет и починит кто-то другой.
Шагги, сидя за телефонным столиком, снова думал о разбитой фигурке. Он слушал тихие голоса, какими взрослые всегда разговаривали по утрам, чувствовал усталость после ночной смены, одолевавшую Юджина,