— Мне нравится. Ваш молодой возница…
— Тарас.
— Тарас. У этого негодника задатки гонщика. В прошлом году я этого не заметил. — Он ухмыльнулся по-волчьи. — Этой весной я собираюсь задать ему жару.
— Не сомневаюсь.
Улыбка возницы Зеленых стала шире.
— Ты хотел предстать перед публикой в одиночестве, а? Вернувшийся герой один шагает по дорожкам. Клянусь Геладикосом, вот это выход!
Скортий сделал лукавое лицо:
— Я об этом думал.
Но в действительности он думал о женщине, и ее образ переплетался с воспоминаниями детства, как это ни удивительно, и с тем чувством, которое он испытал, глядя ей в глаза, перед тем взмахом ножа. «Тебе следовало мне солгать». Он собирался позволить ей заколоть себя. Кресенз прав. Он чувствовал себя в другом мире, в такое состояние она его ввергла этими сверкающими глазами в пыльном полумраке. Всего несколько минут прошло после этих событий, а они уже казались сном. Он подумал, что этот сон всегда будет его преследовать.
Кресенз сказал:
— Не могу позволить тебе такой выход. Извини. Спасти твою проклятую жизнь — одно дело. Пустяк. Но позволить тебе вот так вернуться — другое дело. Это сильно подорвало бы боевой дух Зеленых.
Пришлось улыбнуться. Он снова на Ипподроме. В особом мире, созданном внутри большого мира.
— Я понимаю. Тогда пойдем вместе.
Они пошли вместе как раз в тот момент, когда первые танцоры появились из темноты туннеля слева от них.
— Кстати, спасибо, — прибавил Скортий, когда они подошли к двум служащим в желтых одеждах у ворот.
«Надеюсь, ты выиграешь этот заезд», — сказала она. После того как доктор официально снял с себя ответственность на тот случай, если он себя угробит. Она пришла под трибуны с кинжалом. Она пришла на Ипподром с кинжалом. Она знала, что говорит. «Ты же не думаешь, что я надолго задержусь после тебя». Он давно думал, еще не зная ее по-настоящему, что под этой прославленной сдержанностью скрывается нечто необыкновенное. Потом он самонадеянно считал, что нашел это нечто и понял его. Он ошибался. Там было намного больше. Следовало ли ему это знать?
— Спасибо? Не стоит благодарности, — ответил Кресенз. — Здесь слишком скучно без тебя — выигрывать у детей. Имей в виду, я хочу продолжать выигрывать.
И когда они миновали двух стражников, прямо перед тем как шагнули вместе на яркий песок, под взоры восьмидесяти тысяч зрителей, он без всякого предупреждения изо всех сил ударил раненого локтем в левый бок.
Скортий задохнулся и зашатался. Мир закружился, кровавая пелена застлала глаза.
— Ох! Прости! — воскликнул Кресенз. — Ты в порядке? Скортий согнулся пополам, прижимая руки к боку.
Они уже стояли у выхода. Еще пара шагов, и их увидят. Содрогнувшись от колоссального усилия, он заставил себя выпрямиться и снова зашагал вперед, собрав всю силу воли. Он все еще отчаянно задыхался. Услышал, как в бреду, первый рев с ближайших к нему трибун.
Началось. Шум нарастал, нарастал, катился вдоль первого отрезка прямой, подобно волне, звук его имени. Кресенз был рядом с ним, но это оказалось ошибкой с его стороны, так как звучало только одно имя, снова и снова. Вопль. Скортий пытался дышать, не теряя сознания, продолжать двигаться, не сгибаться пополам, не прижимать руку к ране.
— Я ужасный человек, — весело произнес рядом с ним Кресенз, махая рукой толпе, словно это он лично вернул из мертвых второго возницу, как некий герой из древних сказаний. — Клянусь Геладикосом, ужасный.
Скортию хотелось одновременно убить его и смеяться.
Смех, вероятно, убьет его самого. Он вернулся на Ипподром. В свой мир. Вышел на песок. Увидел впереди коней. Спросил себя, как он сумеет дойти так далеко.
И знал, что он это сделает, как-нибудь.
И в то же мгновение, увидев впереди возниц, которые обернулись назад и уставились на них, глядя на упряжки и на их расположение, особенно одной из них, у него возникла идея, быстрая, как скачущий конь, как дар свыше. Он даже улыбнулся, скаля зубы, хотя дышать было очень трудно. Здесь не один волк, подумал он. Клянусь Геладикосом, не один.
— Вот увидишь, — сказал он тогда второму возничему, себе самому, тому мальчику, который когда-то сидел верхом на жеребце в Сорийе, всем, богу и его сыну, всему миру. Он увидел, как Кресенз бросил на него быстрый взгляд. И заметил с торжеством сквозь красную пелену острой боли внезапную тревогу на лице возничего.
Он — Скортий. Он по-прежнему Скортий. Ипподром принадлежит ему. Здесь ему воздвигли монументы. Неважно, что случилось в другом месте, в темноте, когда солнце находилось под миром.
— Вот увидишь, — повторил он.
* * *
Немного западнее от того места, где два возничих покидают свой туннель, не так уже далеко, император Сарантия направляется к своему туннелю. Он собирается пройти под садами Императорского квартала из одного дворца в другой, чтобы закончить последние приготовления к войне, которую задумал еще тогда, когда посадил на Золотой Трон своего дядю.
Когда-то Империя была единым целым, потом ее разделили, а потом половину потеряли, как можно потерять ребенка. Или, лучше сказать, отца. У него нет детей. Его отец умер, когда он был еще совсем молодым. Имеют ли значение подобные вещи? Имели ли они вообще значение? Или сейчас? Сейчас, когда он взрослый человек, уже стареет и создает государства во имя святого Джада?
Так думает Алиана, она задает себе такие вопросы. Недавно, ночью, она прямо спросила его об этом. Не рискует ли он столь многим, стремясь оставить после себя яркий, значительный след в мире, лишь потому, что у него нет наследника, для которого стоило бы сохранить то, что они уже имеют?
Он этого не знал. Он не считал, что это так. Он мечтал о Родиасе так давно — мечтал о том, чтобы сделать его снова единым целым. И чтобы сделал это он. Возможно, он слишком много знал о прошлом. Когда-то какое-то короткое бурное время здесь правили три императора, потом два — здесь и в Родиасе. Они правили долгие годы, которые их разделили; потом остался только один, здесь, в Городе, созданном Саранием, а запад был потерян и лежал в руинах.
Ему это казалось неправильным. Это должно казаться неправильным любому человеку, который знает о былой славе.
Но это, думает он, шагая по нижнему уровню Аттенинского дворца со свитой придворных, старающихся поспеть за ним, всего лишь риторический прием. Конечно, есть люди, которые знают прошлое не хуже его, но смотрят на вещи иначе. И есть такие — например, его жена, — которые видят расцвет славы здесь, на востоке, в существующем мире Джада.
Никто из них, даже Алиана, не правит Сарантием. Правит он. Он привел их всех к этому моменту, у него в руках все нити, и он ясно видит всех участников игры. Он надеется добиться успеха. Обычно добивается.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});