единогласному - он был признан неудачным. Сегодняшнее понимание достаточно стабильно, и вряд ли мы вернемся к запрету в ближайшее время. Но по-прежнему существуют законы, запрещающие продажу алкогольных напитков несовершеннолетним (возраст варьируется в зависимости от страны). И есть множество серых зон: что делать, если родители дают алкоголь своим детям? На игре с мячом у родителей могут быть неприятности, но как быть в уединении собственного дома?
И есть разница между бокалом шампанского на свадьбе сестры и каждый вечер выпивать по шесть кружек пива, пытаясь сделать домашнее задание. Когда власти не только имеют право, но и обязаны вмешаться и предотвратить злоупотребления? Сложные вопросы, и они не становятся проще, когда речь идет о религии, а не об алкоголе. Если в случае с алкоголем наша политическая мудрость в значительной степени определяется тем, что мы узнали о краткосрочных и долгосрочных последствиях его употребления, то в случае с религией мы по-прежнему летим вслепую.
Некоторые люди будут насмехаться над самой идеей о том, что религиозное воспитание может быть вредным для ребенка, пока не вспомнят о некоторых из самых суровых религиозных режимов, которые можно встретить по всему миру, и не признают, что в Соединенных Штатах мы уже запрещаем религиозные практики, широко распространенные в других частях света. Ричард Докинз идет дальше. Он предложил никогда не идентифицировать ребенка как католика или мусульманина (или атеиста), поскольку такая идентификация сама по себе предопределяет решения, которые еще предстоит должным образом обдумать.
Мы бы возмутились, если бы нам сказали о ребенке-ленинце, ребенке-неоконсерваторе или ребенке-монетаристе Хайека. Так разве не является насилием над детьми говорить о ребенке-католике или ребенке-протестанте? Особенно в Северной Ирландии и Глазго, где такие ярлыки, передаваемые из поколения в поколение, веками разделяли кварталы и даже могли быть равносильны смертному приговору?
Или представьте, если бы мы с рождения определяли детей как юных курильщиков или пьющих детей, потому что их родители курят или пьют. В этом отношении (и ни в каком другом) Докинз напоминает мне моего деда, врача, который опередил свое время в 1950-х годах, писал страстные письма в редакцию бостонских газет, выступая против пассивного курения, угрожавшего здоровью детей, чьи родители курили дома, а мы все смеялись над ним и продолжали курить. Какой вред может нанести эта маленькая частичка дыма? Мы выяснили.
Все цитируют (или неправильно цитируют) иезуитов: "Дайте мне ребенка, пока ему не исполнится семь лет, и я покажу вам человека", но никто - ни иезуиты, ни кто-либо другой - не знает, насколько живучи дети. Есть множество анекдотических свидетельств того, как молодые люди отворачиваются от своих религиозных традиций после многих лет погружения в них и уходят, пожав плечами, улыбнувшись и не испытывая никаких видимых последствий.
С другой стороны, некоторые дети воспитываются в такой идеологической тюрьме, что по собственной воле становятся тюремщиками, как выразился Николас Хамфри (1999), запрещая себе любые контакты с освобождающими идеями, которые вполне могли бы изменить их сознание. В своем глубокомысленном эссе "Что мы должны сказать детям?"
Хамфри впервые рассматривает этические проблемы, связанные с решением вопроса о том, "когда и является ли морально оправданным преподавание детям той или иной системы верований" (с. 68). Он предлагает общий тест, основанный на принципе информированного согласия, но применяемый, как это и должно быть, гипотетически: что бы выбрали эти дети, если бы им позже в жизни каким-то образом предоставили информацию, необходимую для осознанного выбора? Против возражения, что мы не можем ответить на такие гипотетические вопросы, он утверждает, что на самом деле существует множество эмпирических данных и общих принципов, из которых можно добросовестно сделать четкие выводы. Мы считаем себя иногда вправе и даже обязаны принимать такие сознательные решения от имени людей, которые по тем или иным причинам не могут принять осознанное решение самостоятельно, и этот набор проблем может быть решен с использованием понимания, которое мы уже выработали в рабочем цехе политического консенсуса по другим темам.
Решение этих дилемм, мягко говоря, не является (пока) очевидным. Сравните это с тесно связанным с этим вопросом о том, что нам, сторонним наблюдателям, делать с сентинельцами, джарава и другими народами, которые до сих пор ведут каменное существование в удивительной изоляции на Андаманских и Никобарских островах, далеко в Индийском океане. Этим людям веками удавалось держать на расстоянии даже самых бесстрашных исследователей и торговцев благодаря их свирепому характеру.
Из-за того, что острова защищают свои островные территории, о них мало что известно, и уже некоторое время правительство Индии, к которой относятся острова, запрещает любые контакты с ними. Теперь, когда они стали достоянием мировой общественности в результате цунами в декабре 2004 года, трудно представить, что эту изоляцию можно сохранить, но даже если бы это было возможно, стоит ли это делать? Кто имеет право решать этот вопрос? Уж точно не антропологи, хотя они на протяжении десятилетий прилагали все усилия, чтобы оградить этих людей от контактов - даже с самими собой. Кто они такие, чтобы "защищать" эти человеческие существа? Антропологи не владеют ими, как лабораторными образцами, тщательно собранными и защищенными от заражения, и идея о том, что к этим островам следует относиться как к человеческому зоопарку или заповеднику, оскорбительна.
Даже если мы подумаем о еще более оскорбительной альтернативе - открыть двери для миссионеров всех вероисповеданий, которые, без сомнения, с радостью бросились бы спасать их души.
Заманчиво, но иллюзорно думать, что они решили этическую проблему за нас, своим взрослым решением прогнать всех чужаков, не спрашивая, кто они - защитники, эксплуататоры, следователи или спасители душ. Они явно хотят, чтобы их оставили в покое, поэтому мы должны оставить их в покое! С этим удобным предложением есть две проблемы: Их решение настолько явно неосведомленно, что если мы позволим ему взять верх над всеми остальными соображениями, не окажемся ли мы так же виновны, как тот, кто позволяет человеку выпить отравленный коктейль "по собственной воле", не соизволив его предупредить? И в любом случае, хотя взрослые уже достигли возраста согласия, не становятся ли их дети жертвами невежества родителей? Мы бы никогда не позволили держать соседского ребенка в таком заблуждении, так не должны ли мы пересечь океан и вмешаться, чтобы спасти этих детей, каким бы болезненным ни было потрясение?
Чувствуете ли вы в этот момент легкий всплеск адреналина? Я нахожу, что в этом вопросе о родительских правах и правах детей нет четких соперников, вызывающих эмоциональные реакции вместо аргументированных ответов, и подозреваю, что это одно из мест, где генетический