— Бра-а-а-тва! Этот гад ползучий Борова порешил! В сенях он бездыханный валяется!
В ответ под веками полыхнула ослепительная голубая молния, и время привычно остановилось. Пружинисто подпрыгнув, я правой ногой лягнул под ложечку подкравшегося сзади хмыря, отправляя того в глубокий нокаут. Затем, вертясь юлой, прошелся по комнате, методично круша челюсти, сворачивая носы и переламывать конечности, намеренно стремясь нанести как можно больше болезненных увечий, при этом, пока специально не трогая тех, за кем пришел в первую очередь.
Оставшаяся невредимой среди учиненного мною погрома парочка, ошарашено озиралась, с ужасом пытаясь сообразить, как из охотников они в вдруг сами превратились в жертву, а я, пользуясь моментом, заглянул в их примитивное сознание и тут же захлебнулся едкой горечью. Эти мутанты еще совсем недавно были немногим опаснее шебаршащих в подполе крыс, но треклятый озур именно их выбрал орудием своего мщения, запросто обратив в беспощадных убийц.
От осознания собственной идиотской беспечности и невозможности ничего изменить, перехватило горло, а из глаз сами собой полились слезы жгучей досады. По-детски всхлипывая и не вытирая застрявшие в подросшей на щеках щетине капли, я одним движением сорвал с крюка лампу. Размахнувшись, зашвырнул ее в дальний угол комнаты, где возле давно не беленой печи высился внушительный ворох одежды, скорее всего сворованной в слободе и еще не загнанной на ближайшей толкучке. Содержимое керосинки, щедро выплеснувшееся из смявшегося при ударе о стену корпуса, моментально вспыхнуло. Весело потрескивающее пламя принялось жадно пожирать ткань, с каждой секундой разгораясь все ярче и ярче.
Убедившись, что огонь уже не затухнет, я повернулся и тяжело зашагал на выход. А за мной, не в силах противиться накинутой на шею невидимой удавке, послушно засеменили окончательно сникшие душегубы. Прекрасно понимая, что на убийство их толкнула чужая черная воля, тем не менее, заставить себя пощадить выродков я не мог, да и не хотел. А способ казни мне подсказал на свою беду чересчур красноречивый Калган.
Я не стал терять время, допытываясь, кто из них нанес роковой удар. Они оба были в доме отставного полицейского и тем самым подписали себе приговор. Продолжая удерживать громил под полным контролем, я выставил их перед собой и двумя точными ударами сломал каждому позвоночник чуть выше поясницы, лишая возможности шевелить ногами, но сохраняя чувствительность верхней половины тела. Затем, уложив на спину, обнажил впалые животы и предусмотрительно прихваченным со стола остро отточенным мясницким тесаком аккуратно, чтобы раньше времени не лишить жизни, вспорол брюшину, открывая доступ к кишечнику. Тем временем, подчиняясь ментальному зову, со всех концов слободы на пламя разгорающегося пожара уже неслись вечно голодные бродячие псы.
Вопреки ожиданиям, огласившие окрестности отчаянные вопли заживо пожираемых уголовников, отнюдь не пролились бальзамом на мою истерзанную душу. Кошмарное зрелище бессильно извивающихся человеческих тел в растоптанной десятками когтистых лап, парящей на морозе алой луже, щедро приправленное какофонией из плотоядного урчания, хруста раздираемой плоти и лязга клыков по костям, не принесло ни малейшего облегчения. Изуверская месть не только не уняла боль, а напротив лишь усилила ее, сделав совершенно непереносимой.
Подхватив в горсть нечистого снега, розовато-серого от кровавой пыльцы, перемешанной с гарью пожарища, большую часть я отправил в рот, пытаясь хоть немного умерить спекавший внутренности жар, а остатки размазал по пылающему лицу. Потом, не задумываясь о судьбе оставшихся в пылающем притоне обитателей и не дожидаясь финала каннибальского собачьего пиршества, пошатываясь, слепо побрел на подрагивающих от слабости ногах по направлению к трактиру с единственной целью — как можно скорее напиться до полного бесчувствия. А оставшаяся за спиной стая, яростно рыча и грызясь меж собой, стеснилась над неподвижными останками, с треском разрывая человечину и растаскивая по двору особо лакомые куски сизо-багровых внутренностей.
Несмотря на полыхающее в полнеба пламя, тушить нехороший дом никто не спешил. Жители слободы давным-давно втайне мечтали избавиться от беспокойного соседства, и это тоже сыграло мне на руку, избавив от посторонних глаз и лишних расспросов.
…Селиверстов объявился в трактире в начале девятого утра, когда содержимое трех пузатых посудин, в объеме, летальном для обычного человека, уже плескалось в моем желудке. Однако, как раз перед его приходом я на своих ногах сумел добраться из уборной, оставив тесную кабинку с осклизлой дырой в полу насквозь пропитанной ядреным сивушным духом, впервые за все время существования сортира напрочь перебившим неистребимый аммиачный смрад, источаемый испражнениями его бесчисленных посетителей.
Полицейский устало плюхнулся на стул напротив меня, окинул угрюмым взглядом незатейливую сервировку, затем приподнялся и схватил с соседнего столика порожний винный фужер. Дунул внутрь, избавляясь от несуществующей пыли, и наполнил его на треть водкой. Я, следуя его примеру, вылил остатки из бутылки в свою рюмку.
— Прими господь душу невинную, — Селиверстов едва слышно выдохнул и скорбно сгорбился, не отрывая глаз от несвежей скатерти. Потом нервно закинул голову и долго глотал, дергая плохо выбритым кадыком, пока не допил все до капли.
Опрокинув в рот свою стопку и покачав на весу бутылку, убеждаясь, что она пуста, я вяло махнул рукой официанту, а когда тот подскочил, буркнул, пристукнув указательным пальцем по столу:
— Еще, и поживей.
Замотанный пожилой мужик, с запавшими от усталости глазами и развалившимися по бокам жидкими сальными волосами, замешкался, вопросительно глядя на околоточного. Селиверстов же подался вперед и вполголоса, проникновенно произнес:
— Будет тебе, Степа. Пойдем-ка лучше ко мне. Чай и ты не железный, пора бы и дух перевести.
Мазнув невидящим взглядом по лицу полицейского, я злобно скрипнул зубами и прикрикнул на официанта, одновременно швыряя на стол извлеченную из нагрудного кармана четвертную купюру:
— Ты чего, шестерка, заснул? Шевелись, убогий, пока по роже не засветил!
Половой испуганно вздрогнул, и едва не обронив низко свесившийся рушник, втянул голову в плечи. Затем, виновато покосившись на околоточного, бегом кинулся к стойке. Но Селиверстов, нудно канюча, никак не желал отставать:
— Не казнил бы ты себя так. Прошлого все равно не вернешь, судьбу не обманешь, а мертвых не воскресишь. И кому будет лучше, если ты здесь загнешься, опившись, как последний забулдыга? Пошли уже, а?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});