Неожиданно человек как будто оступился и начал падать.
Никушкин сделал шаг вперед и схватил человека за локоть.
– С вами все в порядке? – спросил он.
Человек смотрел на него так, будто видел привидение.
Ну, да, на нем брюки с лампасами, остроносые лаковые туфли, расшитый галунами зеленый френч и черная водолазка с надписью Vice Versa на груди. Обычно он одевался иначе. Но сегодня был очень странный день.
На десять минут позже
А все началось с того, что Семен Мясников потерял музыкальный меморик с любимой подборкой блюзов. И обнаружил это ровно за сорок три секунды до старта. Вернее, началось-то все гораздо, гораздо раньше, но понял это Семен не сразу. Поначалу он был уверен, что все дело в потерянном меморике.
Конечно, можно сказать, подумаешь, какое дело, музыкальный меморик! Даже не сказать, а воскликнуть. Да еще и всплеснуть при этом руками. Подумаешь, меморик с блюзами! Ставь код-преобразователь для развернутого сетевого подключения к «Гештальт Бэй» и скачивай любую музыку! Но, дело-то в том, что на музмеморике, пропажу которого в самый неподходящий момент обнаружил Семен Мясников, была записана его собственная, тщательно, со вкусом и любовью подобранная коллекция блюзов первой половины двадцатого века. Причем не отреставрированные копии, похожие на беспенное, безалкогольное пиво, а оригиналы, записанные с шипением и треском виниловых дисков. Вот так-то! Теперь, надо полагать, понятно, почему, вздохнув тяжело, Семен прервал предстартовый отсчет времени, натянул на голову круглую широкополую шляпу, защелкнул на носу скобку кислородного обогатителя и отправился на поиски пропажи. Тем более что он примерно представлял, где мог оставить музмеморик.
Семен открыл люк посадочного антиграва, и в лицо ему пахнуло влажной духотой и густой прелью первозданной чащобы северного континента Туэньи. Воздух был настолько насыщен влагой, что, казалось, им можно захлебнуться. Если бы Семен любил баню, то ему бы непременно пришло в голову сравнить местный климат с парной. Ну, а так, он представил себя личинкой экзотической бабочки, обреченной ждать час своего перерождения в сыром, тесном коконе.
Семен ненавидел жару. Но он любил свою работу. А потому стоически мирился с неудобствами, от которых порой некуда было деться.
Мясников не стал выставлять трап – только время тратить, – а просто спрыгнул на траву. Трап – символ первопроходцев, совсем не обязательный для тех, чьи имена не попадут не только в школьный учебник, но даже в астрономический справочник. Планету Туэнью открыл неизвестно кто, непонятно в каком году. Но сей факт, несомненно, заслуживает внимания. А вот то, что на ней побывал Семен Мясников, вряд ли кто вспомнит когда-нибудь.
Как вы говорите? Семен Мясников?.. Да кто он, вообще, такой, этот Мясников?..
А, вот он! Стоит, по щиколотку провалившись во влажную, зыбкую почву Туэньи. Все потому, что не пожелал трапом воспользоваться.
Вытащив ноги из грязи, Семен потопал сквозь чащобу к тому месту, где час тому назад он сидел на поваленном дереве, помахивая сачком, и слушал бессмертную классику.
Мэми Смит, Ма Рэйни, Бесси Смит, Джо Тернинг, Джимми Рашинг…
Какие люди! Что за времена!..
Мясников шел, продираясь сквозь густые заросли хвойных деревьев, похожих на буйно разросшиеся кипарисы. Хорошо еще, что они были не колючие. Однако прикосновения прячущихся среди веток летающих медуз, прозрачных, скользких и почти незаметных для глаза, вызывали у Семена омерзение. Зато набрать контейнер таких медуз не составило большого труда. Одно только название, что летающие. На самом деле, раскинув края слизистой мантии, летающая медуза Туэньи могла разве что только с одного дерева на другое перелететь. Да и то, если деревья эти стояли недалеко друг от друга. Как белка-летяга. Семен ловил их большим сачком с частой, капроновой сеткой, чтобы не повредить лишенные скелетов аморфные тела.
Временами Семену приходилось нагибаться, чтобы пройти под мертвым деревом, которое так и не смогло упасть на землю из-за того, что сучья его плотно сплелись с густыми ветвями близстоящих деревьев. С оплетенных лианами стволов деревьев-зомби лохмами свисали поросли вездесущего рыжего лишайника и потеки какой-то слизистой гадости, весьма неприятной на вид и пахнущей гвоздичным маслом. Стволы мертвых деревьев еще при жизни были полыми внутри. Теперь же, прогнившие насквозь, они лишь внешне сохраняли целостность, но могли от одного прикосновения рассыпаться в труху. И тогда все, что находилось на стволе и внутри него – лишайник, слизь, мелкие, противные жучки и большие, полупрозрачные черви, – сыпалось на голову неуклюжего странника. С Мясниковым такое уже случалось. И он не желал повторения. Поэтому и натянул перед выходом на голову шляпу с широкими, плотными полями. На всякий случай.
Вряд ли у кого из представителей весьма, надо сказать, богатой и разнообразной фауны Туэньи, в центральном нервном узле могла родиться мысль напасть на человека. В первую очередь потому, что по всем параметрам человек должен казаться местным хищникам чем-то совершенно несъедобным. А раз так, то что толку на него охотиться?
Однако!
Ряд представителей туэньской фауны, такие, к примеру, как бараволги или трималаи, обладали немалыми размерами. И хотя, подобно всем прочим обитателям мокрых туэньских джунглей, были лишены скелета, запросто могли раздавить человека. Просто по неосторожности. Или в испуге шарахнувшись не в ту сторону. Одним словом, представляли собой определенный фактор риска.
Но куда более опасными были другие, более мелкие существа, такие, как растопяты или шаробоки. Эти для защиты от хищников обзавелись стрекательными клетками. Трудно сказать, какую гамму ощущений испытывали плотоядные твари, пытавшиеся проглотить растопята или шаробока, но на открытых участках кожи после контакта с ними возникало стойкое жжение и появлялись волдыри, как при химическом ожоге или сильной аллергической реакции. В этом Семен, увы, имел возможность удостовериться на собственном опыте.
Шпагофоры – те так просто плевались кислотой в любого потенциального агрессора. Дихиноциды готовы были ошарашить противника электрическим разрядом. Псевдоплавы имели крайне нехорошую привычку растягиваться в блин толщиной в полмиллиметра и прилипать к тому, кто его напугал, так, что не отодрать. Семен довольно быстро понял, чем опасны псевдоплавы, но три комбинезона ему таки пришлось выкинуть.
А что делать?
Еще были пыжички, замойчи, васадивандры, пелепелы, вордоглоты и, наконец, маленькие, зелененькие комочки, каждый из которых гордо именовался панонтикус вельдерус экстеркорпус белый. Почему белый? Этого Мясников не знал. Да, честно говоря, ему было без разницы, белый, зеленый или синий. Семена беспокоило лишь то, что в процессе эволюции каждая из этих туэньских тварей выработала свой, зачастую весьма оригинальный способ борьбы за существование. И, как ни крути, с этим приходилось считаться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});