Читать интересную книгу Журнал Наш Современник 2009 #2 - Журнал современник

Возможно, кто-то желаемое выдал за действительное. Но психологическое "верю" в таком случае уместно. Тем более что свидетельства оставшихся в живых участников боя подтверждают такую догадку.

Андрей Дорогин: ".я этих ребят не видел павшими, как не видел и надписи на дувале, про которую тоже говорили. Быть может, надпись была несколько другой, сейчас не помню, но слово "Родина" и "погибаем", судя по тем разговорам, которые ходили, там были. От какой мины погибли? ОЗМ-72, выпрыгивающая из грунта. Перед выходом в Сангам было отдано распоряжение приготовить эти мины в качестве гранат. Делалось это очень просто - отстреливался стакан, в котором находится боевой заряд и начинка из "роликов" - осколков. Вкручивался обычный детонатор - и граната большой мощности готова. Использоваться она должна была при штурме дувалов. Ее перебрасывали через стенку, и там она взрывалась. На поле, на открытом месте ее не применить - она весит порядка четырех килограммов. Наверное, этот шаг, на который пошли ребята, сознательный.".

И это был их первый бой.

Юрий Филиппович: "В пять тридцать утра завязался бой, и ротный подал команду отходить группам Кузнецова и Котенко, а нам, Кистеню и Тарану, прикрывать отход.

Отделение сержанта Гавраша отстреливалось за дувалом, а потом подорвали себя сами. Мы с Кистенем, как могли, отсекали "духов" от ребят, а они шли в полный рост. Как потом говорили, это были "черные аисты". Потом нас тоже начали обходить, и мы стали откатываться. Поняли, что если не отойдем, то и ребят не спасем, и сами поляжем. При отходе нашей группы погиб Володя Некрасов - пулеметчик. В это время прорвалась одна боевая машина с Семеновым, и только благодаря ей мы смогли выйти".

Как видим, рассказы очевидцев лишены "психоанализа".

В разведке главное - увидеть противника, не дав ему возможности обнаружить себя. Или, если уж придется столкнуться в бою, - иметь пути отхода. И уж совсем беда - если ты не видишь врага, а он давно за тобой наблюдает и ведет в ловушку. Сейчас был этот самый жуткий вариант. Не знали разведчики, что среди тех камней, меж которыми они совсем недавно ползли к этому дувалу, уже мелькают душманские чалмы.

Удар в спину. Удар сбоку. Припертые к стене. Буквально.

Упав на землю и ответив автоматными очередями во все стороны, разведчики мгновенно осознали ужас безысходности. Такой черной безысходности, что издевательский огонь "духов" не на поражение, а в податливую глину дувала, означавший: "сдавайтесь, убивать не будем", что вроде бы подсказывало выход к продолжению жизни, только усиливал мороз черной бездны, на краю которой все они ощутили себя, такой мороз, от которого смерзлись зубы и неизвестно как, неизвестно кто прошептал: "последней гранатой", и у каждого в мозгу пронеслось: "последней гранатой".

Мысль о "последней гранате" страшна сама по себе. Каждый вправе сказать "Не верю!" тому, кто будет легковесно рассуждать о героических парнях, подрывающих себя в окружении врагов "последней гранатой". В этом нет никакой бравады или позы. У всех есть инстинкт самосохранения. И преодолеть его дано не каждому. Есть только одна моральная сила, способная подняться над ним, - Священный Долг. В отличие от инстинкта, он не рождается вместе с человеком, а вырастает в процессе созревания в нем истинно человеческих качеств, отличающих его от животного: любви, достоинства, чести, гордости, знаний, высокого морального духа - всего того, что человек получает с воспитанием. Поэтому-то Священный Долг и сильнее Страха Смерти.

Да, социологический "срез" поколения, который произвела Афганская война, уникален ещё и тем, что он, как срез спиленного дерева, не только даёт возможность прочитать по концентрическим кругам какие-то содержательные характеристики, но и наглядно являет миру трагический символ "распиленного" надвое единого организма. Да, оставшиеся "вершки" ещё живут, ещё цветут и производят потомство, а "корешки" в святой уверенности в благородстве своей миссии посылают наверх так необходимые организму жизненные почвенные соки, и эти соки недоумёнными прозрачными слезами сверкают на свежем спиле теми самыми "искрами".

* * *

В вестибюле Минского педагогического института им. Горького висит стенд, посвященный бывшему студенту, проучившемуся здесь всего один первый курс, прожившему на свете всего девятнадцать лет, но так ярко блеснувшему в свой короткий жизненный миг, что в душах новых поколений будущих педагогов он оставляет свет, не меньший, чем от сияния Великих учительских имен. Этот стенд, вобравший скупые факты жизненного пути и "собрание сочинений" из писем и дневниковых записей Сергея Ищенко, по праву служит первым уроком для переступающих порог педагогического вуза.

"Настоящая жизнь - это значит любить жизнь, жить каждой отведенной тебе минутой, с нетерпением ждать, торопить, приближать и радоваться каждой новой минуте. Это значит смеяться, когда смешно, или просто когда очень хорошо и хочется смеяться. Это значит гнать прочь любую ложь и фальшь. Это значит плакать, когда тошно, или когда другому очень больно. Это значит радоваться луне, прелести серебристой ночи, радоваться чужой радости. Это значит жить своими чувствами, но со всеми вместе и любить всех".

Их еще много - таких его мыслей. Он не выучился на учителя, но уже стал Учителем. О том, как западают эти сентенции "философа в осьмнадцать лет" в души его последующих сверстников (ведь он остался навечно сверстником каждому первокурснику), говорят многочисленные отклики. "Не называйцы его Сяргеем! - заклинает на страницах вузовской многотиражки студентка Н. Терещенко. - Ен был I есць Сярожа. Сярожа. Сярожачка!" От него, давно погибшего, исходит какая-то незримая энергия человеколюбия, которая вызывает теплые, почти религиозные чувства у всех, кто знакомится с его личностью, с его малыми следами, оставленными им на Земле.

Марьина Горка, Афганские горы. "Сидим на горке", "Соберемся с друзьями на горке" - частое упоминание "горы" в его письмах оттуда… Мама Сергея, Надежда Николаевна, рассказывает: "Когда Сереже было 10 лет, мы с ним пошли первый раз в турпоход на Кавказе. Потом это повторяли каждый год до 1983 г. Горы, походную жизнь он боготворил. А потом стал писать, что горы детства помогают ему приспособиться к новым горам".

Так как же он "вёл себя к своей вершине"?

"…Я сейчас со страхом думаю, что было бы, не попади я в армию. Сессия, "передовые" люди и разговоры о будущем. Театры, походы и обязательно любовь, и сентиментально-восторженные письма: "красные листья на белых статуях в чугунных скверах". Я был бы инициативен и счастлив с претензией на избранность и гениальность. Я никогда не разочаровался бы в себе и таким бы остался для вас - оптимистически восхищенным…Нет, это не моя сторона кубика. У каждого есть своя сторона, свои грани и вершины. Залезть, конечно, можно и на чужую - вершина останется вершиной, - и у покорителя будет слава, может, будет и счастье, но не то… Я - прост, как материя. Все права подразумевают обязанности, у меня они слились воедино. Основное мое право и главная обязанность - стать тем, кем хочу. Но не ради себя - для других. Эта задача на два года - они не пройдут без следа. Меня прежнего уже больше не будет - высушу на солнышке, перемешаю с пылью и пущу по ветру".

Истинное человеческое достоинство как раз и заключается в таком саморазвитии, самоотрицании себя прежнего, потому что "все течет, все изменяется". Это грань, это вершина сильной личности, каковой уже становился Сергей Ищенко. И уже осознавал это. И никогда не вернулся бы "зверем затравленным". Только героем! Если бы вернулся.

Более тринадцати тысяч срезанных Афганской войной молодых жизней остались "корешками" того последнего "дорыночного" поколения, которое своими "вершками" стало и первым рыночным. В своей раздвоенности, роковой половинчатости поколения "афганцев" остро чувствуется боль "распила", как чувствует инвалид боль в ампутированных ногах.

* * *

Не мальчики, но мужи продолжают жизнь этого поколения. На его долю досталась судьба похуже, пожалуй, всех поколений, которым приходилось проходить через войну. Имена их прадедов доносились до них гулом Гражданской войны с её тачанками, "максимами", звоном клинков, "револьверным лаем". Трагизм ожесточённой ярости брата против брата ко времени их рождения уже сменился грустным лиризмом найденной в шкафу буденовки, песен о пробитом комсомольском сердце, о колоске русского поля, о комиссарах в пыльных шлемах.

А деды их, прошедшие самую кровопролитную Великую Отечественную, трагически и не воспринимались. В блеске орденов и медалей "наши деды - славные победы!". Героическим ореолом окружено и имя каждого павшего на этой войне. Ореолом защитника Родины, павшего в боях с иноземным захватчиком.

Жертвами чего пали мальчики "афганского" поколения? Во имя чего были отданы их молодые жизни? Вот вопрос, который оглоушил (употребим такой неблагозвучный глагол) вернувшихся оттуда на броне радостных, оставшихся в живых "афганцев". Ни в Гражданскую, ни в Отечественную такой вопрос не мог возникнуть ни в одном, даже извращенном уме. Оглоушенный "афганец" встретился с пустым деидеологизированным взглядом чиновника: