Читать интересную книгу Двойник для шута - Виктория Угрюмова

Остаток ночи они потратили на то, чтобы подогнать одежду и латы под фигуру йетта, чтобы он чувствовал себя свободно и легко.

Рыцаря из Эйды звали Кайреном Алуинским, и он был простым латником — владельцем маленького замка, потомком древнего и славного, но не слишком знатного рода. Слыл он чудаком и нелюдимом, не бедствовал, хотя и не был богат, а главное — прибыл на турнир всего с тремя спутниками: слугой и двумя герольдами. Его щит был поделен на две части — багряную и черную. На черном поле был изображен медведь, стоящий на задних лапах с топором в передних, а на багряном — серебряная рука. Его доспехи, плащ и плюмаж на шлеме были также двухцветными.

Йетт примерил к руке копье и шипастую палицу Кайрена, сделал несколько выпадов легким изогнутым эйдским мечом с зазубринами на конце лезвия.

В это время Гремучник и Бангалорская умба тихо совещались, сидя на ковре, у сундука с одеждой и утварью. Второй йетт, который должен был играть роль слуги-оруженосца, что позволяло ему ходить в шлеме с опущенным забралом, присоединился к ним.

— Итак, какую концентрацию делать? — спросил Гремучник, переставляя на крышке сундука крохотные флаконы, выточенные из цельных кусков хрусталя, аметиста, берилла и лунного камня.

— Рассчитывайте так, чтобы подействовало через день-два, — негромко откликнулся йетт.

— Лучше через два и даже три, — сказал Гремучник. — Турнир завершится, и мы успеем уехать.

— Только не забудь, что ты должен проиграть, — сказал Бангалорская Умба, усмехаясь. — Совсем незачем тебе получать главный приз роанского турнира.

— Не беспокойся, господин, — прошелестел йетт. — Я не получаю удовольствия, убивая или одолевая противника. Я всегда могу остановиться, если того требует дело. Хотя, наверное, первый раз в жизни от меня требуется не убивать…

— Зачем ты приказал напасть на Ашкелон? — простонал Тиррон, обращаясь к неподвижному мерцающему силуэту, стоящему спиной к нему у окна. — Что тебе это дало, чудовище?!

— Ого, как ты осмелел, — удивился Эрлтон. — Что дало, говоришь? Сделал из тебя не только посмешище, но и врага империи, и теперь, если даже следы приведут ищеек Агилольфинга сюда, на Бангалор, им потребуется какое-то время, чтобы разобраться, кто именно их интересует. И начнут они с тебя, а ты… ты к тому времени вряд ли сможешь что-то объяснить. Мне же нужно так мало, так мало. Скажешь, это не блестящий план? И будешь прав, но у меня не было иных возможностей. Ничего, скоро я стану по-настоящему могущественным, и тогда… Впрочем, тебя не касается, что будет тогда.

— В этом я не сомневаюсь, — ответил Тиррон.

— Ты стал слишком дерзким, — недовольно заметил человек в серебряной маске. — Тебя следует наказать. Думаю, боль, не смягченная ничем, немного охладит твой гнев и заставит задуматься о другом.

Тиррон задохнулся от ужаса, представив себе, какие муки ждут его в ближайшее время, и пожалел, что завел этот разговор. Собственно, какое ему было дело до коварных замыслов Эрлтона? С другой стороны, неужели никто и никогда его не остановит?

Аберайроны не были воинами и отчаянными храбрецами — это правда. Но правда также и то, что никто из них не был ни подлецом, ни негодяем, кроме, разве что, основателя династии — но он сполна заплатил за свою жадность и глупость, и потомки не обвиняли его, чтобы не мучить несчастную душу злыми словами.

Однако оказалось, что оставаться порядочным человеком иногда невозможно без того, чтобы не вести себя как герой.

Чем эта ночь отличалась от всех предыдущих, Арианна уже к утру не смогла бы объяснить. Есть вещи, которые нужно почувствовать самому, и только тогда они безошибочно будут узнаны. Запах роз невозможно определить как-то иначе, да и незачем. Рокот волн, бьющихся о берег; материя, из которой соткан лунный свет; вкус воды — все это невозможно описать, это нужно прожить, иначе жизнь будет неполной.

Возможно, Ортон, которому уже дважды пришлось увидеть смерть своих близнецов — а это было равносильно тому, что он присутствовал при собственном конце, — стал иначе ценить каждую следующую минуту бытия, понимая, что новый день — это новый подарок, и его нельзя разменивать по пустякам. Так случилось, что каждый день он проживал как последний, и это, естественно, сказалось на его отношении к любимой. Он постоянно спрашивал себя, мог ли бы он со спокойной душой покинуть этот мир, сказал ли ей то, что хотел, сделал ли ее счастливой…

Стремление оставить о себе светлое, доброе воспоминание и еще что-то, существенней, чем просто слова, являлось причиной нового всплеска любви и нежности между супругами. Казалось, они стали понимать друг друга с одного взгляда, скупого жеста, просто понимать — без каких-либо условий. Они угадывали мысли и желания друг друга и жили одним стремлением: отдать как можно больше любви, радости, нежности. И сам собой появился в их отношениях нездешний свет.

Впервые Арианна и Ортон ощутили его присутствие той ночью.

Молодая женщина, которая и прежде была счастлива со своим любимым, до сих пор не ведала, что обладание другим человеком может быть столь полным. Она чувствовала его поцелуи и объятия не телом, но душой, и сердце ее сжималось, как во время полета. Она была уверена, что теперь знает, что чувствуют парящие птицы. Весь мир стал ее Ортоном, и она любила весь мир, она познала гармонию сфер, слышала музыку иначе, чем до сих пор. Каждый человек виделся ей прекрасным, и в чужих глазах она наблюдала отражение своего счастья.

Наслаждение ушло, но на смену ему пришло блаженство. И все, что было до сих пор, стало мелким и незначительным. Словно речь шла о ком-то другом, малознакомом или давным-давно забытом.

Арианна наизусть помнила тело своего возлюбленного и тем более была потрясена, когда выяснилось, что она открывает его заново: будто неизведанный мир распахнулся перед ней во всем великолепии своей новизны, и она постигала такие тайны, что душа ее тосковала и пела.

А на следующий день императрица взяла лютню и начала перебирать струны. Она и до сих пор неплохо играла, но никогда не подозревала Арианна, что музыка, созданная ею, может быть такой непостижимой, такой прекрасной. Таким образом, государыня открыла в себе талант любить, а соответственно, и талант создавать, ибо любовь, если она истинная, — всегда творчество.

Ортон же никак не мог забыть, что сказала ему любимая, прощаясь с ним до следующего вечера:

— Ты понимаешь, что теперь я всегда буду узнавать тебя?

— Это слишком опасно, — отвечал он. — Даже если так случится, забудь и не вспоминай.

— А вот это невозможно, милый мой, — рассмеялась Арианна. — Потому что теперь ты — это основная часть меня, моей души. И если я перестану безошибочно узнавать тебя, то и себя перестану узнавать. Так что придется тебе смириться с этим положением вещей или просто записать меня в ряды своих гвардейцев. За них-то ты не беспокоишься.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});