ухо, барабаня кулаками по плечам и пытаясь опустить рубашку вниз. Он, словно не слыша
меня, рванул ворот рубашки, посыпались пуговицы, и вместе с первым холодком меня
окатила волна паники. Это не игра! Он же меня сейчас изнасилует! Голову сжал тяжелый
обруч на грани потери сознания, ладони заледенели, стали покалывать.
- Боги, - прошептал он хрипло, рассматривая мою грудь, а затем приподнял меня и ткнулся
носом в один из сосков. Лизнул, втянул в себя, и я замерла на грани истерики. А он, почувствовав, что я прекратила сопротивляться, глухо и самодовольно пробормотал куда-
то в область моего солнечного сплетения:
- Я же говорил, что тебе будет хорошо, злючка.
Вернулась оглушающая ярость, да такая, что я зашипела, больно вцепилась в его плечо
зубами. Он легко тряхнул меня, мол, не ломайся, все равно будет по-моему. Пылающий
ком ярости в моей груди вдруг потек по немеющим рукам, излившись обжигающими
призрачными плетями, и я с рычанием отшвырнула его от себя потоком чистой силы.
- Урррод! – запахнула рубашку, ноги подкосились, пришлось опереться на стенку. За окном
грохотал гром. Люк поднимался на ноги, держась за спинку кресла, и в лице его не было
раскаяния, только какое-то удовлетворение.
- Маленькая медсестричка полна сюрпризов, как я погляжу, - сказал он с насмешкой и
медленно двинулся ко мне.
- Не подходи, - прорычала я, отступая по стенке. Он двигался параллельно мне, а входная
дверь была прямо за ним. – Не пожалею. Тварь!
- Скажи мне, Маришка, - он внимательно следил за мной, и глаза были холодными,
изучающими, - откуда в тебе столько тайн? Почему ты всегда так прямо держишь спину, даже когда вымотана после смены? Почему твоя речь такая правильная, даже когда ты
выходишь из себя? Почему равнодушна к драгоценностям и не смущаешься мест, где
человек твоего класса просто растерялся бы? Откуда девочка, обучавшаяся на дому, знает
этикет на уровне лучших школ столицы?
Снова захлестнула волна паники, и я стала прикидывать, удастся ли мне сейчас, если
метнусь, пробежать мимо него к выходу. В горле стоял ком, хотелось закрыть пальцами
уши, заорать и заставить его замолчать. А он продолжал, и с каждым предложением
становилось все страшнее:
- В ресторане, в который мы ходили позавчера, сервируют столы полной выкладкой, как
делается только в домах высших пэров королевства, и то на праздники. А ты ни разу не
ошиблась с приборами. Откуда в тебе эти знания, Марина? Откуда ты знаешь барона
Байдека? И почему боишься лошадей, да до такой степени, что падаешь в обмороки?
Я смотрела на него и не верила, что этот холодный, угрожающий человек - знакомый мне
Кембритч. Он словно парализовывал меня своими словами, и я тряслась, как мышка перед
удавом.
«Теперь ты понимаешь, почему во сне он явился тебе Змеем?»
Внутри ревел поток, струясь по рукам, и от напряжения, чтобы сдержать его, перед
глазами плясали черные мушки. Но мозг-таки выхватил фразу про Байдека, переварил, и
меня осенило:
- Так это ты? Сыщик?
Он ухмыльнулся, и я, чувствуя, как темнеет в глазах от страха, ударила снова, со всей
силы, так, что его просто смело и впечатало в стену, и он завалился набок со стоном.
Жалости не было, этот человек угрожал мне и моей семье. Надо бежать. Надо собрать
девчонок, отца и уезжать прочь из страны. Но как добраться в столицу? Через телепорт
меня никто не пустит, без директивы от главврача госпиталя.
Я беспорядочно металась по комнате, втискиваясь в свою одежду, надевая туфли. Белье
оставлю на память предателю, все равно мокрое. Схватила сумочку, подошла к нему.
Наклонилась.
- Где ключи от машины?!!
Люк улыбнулся одними губами, а в глазах плясало безудержное веселье, будто он
наслаждался ситуацией. Он не шевелился. Надеюсь, я сломала-таки ему позвоночник и эта
скотина до конца дней своих меня запомнит.
Я полезла по карманам, раздраженно шипя, потому что ключей не было. Смяла
ткнувшуюся в руку пачку сигарет, бросила на пол, растоптала ногой. Сунула в сумку
телефон, сложенную пополам пачку денег. Ничего, не обеднеет.
Ключи нашлись в заднем кармане, и, чтобы достать их, пришлось перегнуться через него.
И когда я уже отодвигалась обратно, он хрипло шепнул, заставляя мое глупое тело
болезненно сжаться:
-
Красивая.
Я зажмурилась и изо всех сил со злостью пнула его ногой в живот, так, что он судорожно
выдохнул, сжал зубы. А потом еще и еще. За «Марина, вы мне очень нравитесь». За
обжигающие поцелуи. За крушение своей жизни. И жизней сестер. За «наш закат». За
проклятые чулки, лежащие в моей сумочке. За то, что мне было так хорошо с ним.
Ушла, не оглядываясь, и только в лифте, глянув в зеркало, поняла, почему «красивая». Ко
мне вернулась моя внешность. Думала, хуже уже быть не может.Теперь я как живой маяк
для сыскарей всех мастей.
Когда машина Люка, все так же пахнущая кожей, табаком и им самим, уже неслась по
магистрали под бушующей ночной грозой в сторону Иоаннесбурга, я, не в силах больше
сдерживаться, орала изо всех сил, под басы ревущей роком аудиосистемы, пока не
зазвенело в ушах, меня не затрясло и, наконец, не отпустило.
Люк Кембритч смог пошевелиться только через час. Дотянулся до растоптанных сигарет, нашел наименее пострадавшую, закурил, глубоко затянулся. Задание было выполнено.
Она никуда не денется, а, значит, и сестры тоже. Сейчас только покурит, доползет до
телефона и сделает нужные звонки.
В письменном столе, стоящем у окна, в закрытом ящике, лежало письмо от Старова
Алмаза Григорьевича, которое принесли накануне вечером. Старый маг был лаконичен:
Document Outline
Явился я в расцвете сил - и все, чем я владею, Всего себя отдам тебе, от страсти пламенея.