Он принял власть с твердым намерением восстановить правительственный авторитет, причем согласился вступить в министерство не прежде, чем убедился, что никто не посмеет мешать ему п что в правительстве будет господствовать одна только воля, а именно, его собственная. Он хотел быть первым министром парламентской монархии и готов был взять на себя полную ответственность за действия кабинета, лишь бы ьсе решения исходили от него. Ничто не должно было делаться — и, действительно, не делалось в различных министерствах — без его ведома. С самим Луи-Филиппом он держал себя не менее властно: ни одна депеша не поступала к королю раньше, чем министр не ознакомится с нею; ни одно сообщение монарха не появлялось в Монитере, пока его не одобрит первый министр.
Как выразился о нем Арман Каррель, «он мужественно выказывал твердую решимость принять на себя как руководство делами, так и ненависть недовольных». Он полагал, что для восстановления правительственного авторитета и возвращения правительству его прежней силы достаточно захотеть, что исключительные мероприятия излишни и что для подавления анархии надо лишь применять существующие законы. В палате он в следующих словах изложил свою программу: «Июльская революция имела целью установление свободного, но закономерного правительства. Поэтому наше правительство ни во внутренней, ни во внешней политике не должно отличаться насильственным характером. Всякое обращение к силе внутри страны и Есякое подстрекательство иностранных народов к восстанию является нарушением этого принципа. Такова основная мысль и правило нашей внутренней и внешней политики». И дальше: «Франция хотела, чтобы монархия была национальной, но она вовсе не хотела, чтобы королевская власть была бессильной».
Первые же меры Казимира Перье ясно показали, что он намерен действительно править. Предлагая палате принять закон против вооруженных скопищ, он в то же время резко напал на те общества, которые претендуют «заполнить пробелы в деятельности правительства», а в особенности на «Национальную ассоциацию», основанную в Меце, а затем в Париже под предлогом борьбы с Бурбонами. Он запретил чиновникам принимать в ней участие и для примера уволил несколько видных сановников, как, например, королевского адъютанта Александра Делаборда и начальника военных сил в западных департаментах генерала Ламарка. Затем, желая иметь парламентское большинство, столь же послушное, как министерство, он распустил палату 31 мая. С грубой откровенностью он заявил, что намерен руководить избирателями. «Правительство не останется нейтральным во время выборов, — писал он префектам, — оно не желает, чтобы администрация обнаружила большую нейтральность, чем оно само».
Министр получил желательное для него большинство, но ему не удалось помешать избранию вождей оппозиции: генерала Ламарка, Араго, Одилона Барро, Лаффита, Могена, а во время выборов председателя палаты правительственный кандидат победил Лаффита только большинством пяти голосов.
Волнения в Лионе и Гренобле. При всей своей энергии Казимир Перье не мог предотвратить последствий экономического кризиса, вызванного, во-первых, революционными потрясениями, а во-вторых, новыми условиями промышленного развития. Заграничная конкуренция и заминка в делах побудили лионских фабрикантов снизить заработную плату ткачей шелка, так называемых canuts, до голодного минимума — 18 су в день за пятнадцать — шестнадцать часов работы. Лионский префект Бувье-Дюмолар, которого рабочие просили выступить посредником, убедил совещание хозяев и рабочих согласиться на компромисс и установить минимальный тариф заработной платы, но многие фабриканты отказались принять этот тариф. 21 ноября рабочие спустились из предместья Круа-Русс с черным знаменем, на котором красовалась знаменитая надпись: «Жить работая или умереть сражаясь». Между войсками и демонстрантами произошло столкновение. Национальная гвардия отказалась действовать против восставших, и после двухдневного боя трехтысячный гарнизон вынужден был покинуть город. Рабочие немедленно прекратили враждебные действия. Восстание совершенно не носило политического характера, и префект даже остался в городе, где старадся привести фабрикантов и восставших рабочих к взаимному соглашению. За это он был уволен в отставку. 3 декабря герцог Орлеанский и маршал Сульт вступили в город во главе 36 000 солдат, не только без всякого сопротивления, но даже при радостных кликах толпы. Рабочий тариф был отменен, а национальная гвардия распущена. Но восставшие не подверглись никаким преследованиям, и правительство оказало щедрую помощь многим беднякам[123].
Через три месяца в Гренобле вспыхнули беспорядки, также не имевшие политического характера; вызваны они были бестактным поведением грубого префекта Мориса Дюваля, запретившего маскированный бал. Префект, без должного предупреждения, велел двум ротам 35-го линейного полка атаковать толпу. Даже прокурорский надзор был возмущен и распорядился произвести следствие по этому делу. Желая успокоить население, начальник дивизии генерал Гюло перевел 35-й полк в другой город, но Казимир Перье не хотел допустить, чтобы префект был официально признан виновным, и приказал возвратить полк в Гренобль. В результате начались бесчисленные дуэли между штатскими и солдатами. Два месяца спустя, во избежание серьезных волнений, министр удалил и полк и префекта.
Заговоры и оппозиция в Париже. Порядок на парижских улицах был почти восстановлен. Так называемый «заговор на башнях собора Парижской богоматери» (4 января 1832 г.), оказался всего-навсего смехотворной и шумливой манифестацией нескольких неведомых роялистов, которые взобрались на соборную колокольню и ударили в набат, надеясь таким образом взбунтовать Париж и низвергнуть узурпатора. Не более опасным оказался и «заговор на улице ПруЕер», раскрытый месяц спустя. Легитимистский агент, сапожник Понселе, вздумал похитить короля и королевское семейство в Тюильри, во время бала, в ночь с 1 на 2 февраля. С этой целью он навербовал от двух до трех тысяч человек. Главные заговорщики были арестованы, в то время как они пировали, поджидая сигнала к нападению.
Зато остервенелая борьба с печатью не прекращалась: Каррикатюр, Трибюн, Глоб, Немезис и Насьональ вели против министерства и короля резкую и систематическую кампанию. Конфискации, временное задержание номеров, судебные преследования — ничто не помогало: правда, присяжные в большинстве случаев оправдывали журналистов, подлежавших теперь их юрисдикции.
В палате оппозиция также не складывала оружия. Цивильный лист был установлен в 12 миллионов франков вместо 14, предложенных комиссией, и вместо 18 миллионов, которых требовал король. Монталие, неосторожно употребивший выражение «подданные», был прерван криками: «К порядку министра! Пусть он возьмет обратно свои слова! Теперь нет более подданных!» Казимиру Перье приходилось все время быть начеку. Внезапное появление холеры, разразившейся в Париже с 26 марта 1832 года и за три месяца унесшей около 20 000 жертв, и ужас, нагнанный на всех этим грозным бедствием, прервали временно борьбу, так как большинство депутатов бежало из столицы. Сопровождая герцога Орлеанского, Казимир Перье посетил больницу Отель-Дье и заразился. Прохворав пять недель, он скончался 16 мая.
Через несколько дней после того как Казимир Перье был назначен председателем совета министров, Гизо писал де Баранту: «Вот июльская революция и разрезана надвое: на правительственную партию и оппозицию». Этими словами он заранее характеризовал деятельность Казимира Перье, каждый акт которого являлся как бы утверждением, что новая монархия хочет жить и жить долго. До него она имела вид смиренного просителя, умолявшего о снисхождении. Казимир Перье придал ей аллюры боевого правительства. И как раз в тот момент, когда со сцены сошел первый действительный министр Июльской монархии, ей предстояло выдержать самые яростные атаки своих противников.
Вандейское восстание. В ночь на 28 апреля 1832 года пароход «Карло-Альберто» высадил в одной из бухт Марсельского рейда герцогиню Веррийскую и несколько верных ее сторонников. Она явилась во Францию требовать короны для своего сына герцога Вордосского; романтически настроенная и мужественная женщина мечтала о роялистском подражании наполеоновскому возвращению с острова Эльбы, об эпическом походе на Париж через всю Францию, поднятую ее героизмом, и о восстановлении легитимной монархии. Она настолько была уверена в успехе, что заранее выработала план новой конституции.
Попытка захватить Марсель кончилась жалкой неудачей, но герцогиня не пала духом и, отказавшись сесть обратно на пароход, решила отправиться в Вандею, где, по ее мнению, еще жив был роялизм. С поразительной смелостью она миновала южную Францию и даже въехала в Бордо в открытой коляске. Добравшись таким образом до замка Плассак, она оттуда обратилась к вандейцам с воззванием, приглашая их восстать с оружием в руках в день 24 мая. Но роялистам удалось набрать только несколько сот беглых рекрутов; после двух стычек, одной у Шена, а другой у замка Пенисьер, они были разбиты и рассеяны. Герцогиня Беррийская с трудом добралась до Нанта; в продолжение пяти месяцев она скрывалась у девицы Дегиньи, но была выдана полиции некиим Дейцем. Правительство не выказало ни великодушия, ни мужества. Оно не решилось ни выслать герцогиню из пределов Франции, ни отдать под суд; оно заключило ее в цитадель Блэ и дерясало там, пока не сочло ее обесчещенной, а, следовательно, политически безвредной, — после рождения девочки и признания герцогини Беррийской, что она вступила в тайный брак с графом Гектором Луккези ди Палли, камергером неаполитанского короля.