– Эх ты, работник торговой сети! – с досадой ответил Дмитрий Макарыч. – Тебе бы все на рубли считать. Да на вес. Смыслу не видно! – передразнил он Семена Ивановича. – Як тому говорю, что были мы сиротами? Были! Гнуло нас в дугу, как: лозинку? Гнуло! Кто нам помогал, как полагаешь? Ни черт, ни царь, ни бог. Кулик один на болоте посвистит, пожалобится с нами вместе, – у него тоже жизнь невеселая, ходи по колени в стылом болоте. А теперь от этого сиротства осталась одна память, как старый навар на воде.
– Это, Семен Иванович, по-своему понимать надо, – сказал дед Малявин. – В каждой побаске или там сказке содержится переносное понимание.
– Намек? – спросил Семен Иванович.
– Вот-вот! – закричал Дмитрий Макарыч. – Намек! Кисли мы в сиротстве своем, а пригрело нас хорошей жизнью да заботой, мы и выпрямились. Я о стариках говорю. Молодым – тем с колыски новая жизнь свое лицо кажет.
– С вами, – сердито сказал Семен Иванович, – окончательно мозги спутаешь. Вроде как и правильно у вас получается, но только неясно.
– Что с нас взять, с сиволапых! – насмешливо ответил Дмитрий Макарыч. – Свой брат поймет, а кто не поймет – с тем нам чарку не пить.
– Верно! – зашумели завсегдатаи, а Семен Иванович плюнул и сказал:
– Мелют и мелют! Откуда только оно берется, красноречие ваше? Пришел ты, Дмитрий Макарыч, в сельпо, так и делай дело, покупай товар к празднику.
– А что ж, – согласился Дмитрий Макарыч. – Я и куплю. Старуха мне список дала. Так что вот давай по этому списку.
Дмитрий Макарыч положил на прилавок длинный листок бумаги, исписанный красным карандашом.
– А сказки, брат, ты не черни, – сказал он спокойно.
– Нету мне времени ваши побаски выслушивать! – ответил Семен Иванович. – Я при деле.
– А мы не при деле? – спросил Дмитрий Макарыч. – Ты что-то, милок, зазнаваться стал. Я давно примечаю, – живет человек, как человек, а допусти его до товару, до сахару и вина, так он и начинает нос драть. Не твой товар! Государственный.
– Ну, будет, будет! – зашумели слушатели. – Не к чему нынче ругаться.
Семен Иванович надел очки, с сердитым видом начал разбирать список Дмитрия Макарыча.
Все замолчали. За окнами посветлело. Весь разлив вдруг засинел, заиграл, пошел загораться блеском, и над ним, разрываясь в дымные пряди, понеслись легкие облака.
1953
Приточная трава
Прошлым летом я возвращался с Борового озера к себе в деревню. Дорога шла по просеке в сосновом лесу. Все вокруг заросло пахучими от летней сухости травами.
Особенно много колосистой травы и цветов росло около старых пней. Трухлявые эти пни разваливались от легкого толчка ногой. Тогда взлетала темным облаком коричневая, как размолотый кофе, пыль, и в открывшихся внутри пня запутанных и таинственных ходах, проточенных короедами, начинали суетиться крылатые муравьи, жужелицы и плоские черные жуки в красных погонах, похожие на военных музыкантов. Недаром этих жуков звали «солдатиками».
Потом из норы под пнем вылезал заспанный – черный с золотом – шмель и, гудя, как самолет, взлетал, норовя щелкнуть с размаху в лоб разрушителя.
Кучевые облака громоздились в небе. Они были на взгляд такие тугие, что можно было, очевидно, лежать на их ослепительных белых громадах и смотреть оттуда на приветливую землю с ее лесами, просеками, полянами, цветущей рожью, поблескивавшем тихой воды и пестрыми стадами.
На поляне около лесной опушки я увидел синие цветы. Они жались друг к другу. Заросли их были похожи на маленькие озера с густой синей водой.
Я нарвал большой букет этих цветов. Когда я встряхивал его, в цветах погромыхивали созревшие семена.
Цветы были незнакомые, похожие на колокольчики. Но у колокольчиков чашечка всегда склоняется к земле, а у этих неизвестных цветов сухие чашечки стояли, вытянувшись вверх.
Дорога вышла из леса в поля. Невидимые жаворонки тотчас запели над рожью. Впечатление было такое, будто они перебрасывали друг другу стеклянную нитку. Они то роняли ее, то тут же на лету подхватывали, и дрожащий ее звон не затихал ни на минуту.
На полевой дороге мне попались навстречу две деревенские девушки. Они шли, должно быть, издалека. Пыльные туфли, связанные тесемками, висели у них через плечо. Они о чем-то болтали, смеялись, но, увидев меня, тотчас замолкли, торопливо поправили под платочками светлые волосы и сердито поджали губы.
Почему-то всегда бывает обидно, когда вот такие загорелые, сероглазые и смешливые девушки, увидев тебя, сразу же напускают на себя суровость. Й еще обиднее, когда, разминувшись с ними, услышишь за спиной сдержанный смех.
Я уже был готов обидеться, но, поравнявшись со мной, девушки остановились, и обе сразу улыбнулись мне так застенчиво и легко, что я даже растерялся. Что может быть лучше этой неожиданной девичьей улыбки на глухой полевой дороге, когда в синей глубине глаз вдруг появляется влажный ласковый блеск и ты стоишь, удивленный, будто перед тобой сразу расцвел всеми своими сияющими цветами, весь в брызгах и пахучей прелести, куст жимолости или боярышника?
– Спасибо вам, – сказали мне девушки.
– За что?
– За то, что вы нам повстречались с этими цветами.
Девушки вдруг бросились бежать, но на бегу несколько раз оглядывались и, смеясь, ласково кричали мне одни и те же слова:
– Спасибо вам! Спасибо!
Я решил, что девушки развеселились и шутят надо мной. Но в этом маленьком случае на полевой дороге все же было что-то таинственное, удивительное, чего я не мог понять.
На околице деревни мне встретилась торопливая чистенькая старушка. Она тащила на веревке дымчатую козу. Увидев меня, старушка остановилась, всплеснула руками, выпустила козу и запела:
– Ой, милок! И до чего ж это чудесно, что ты мне встретился на пути. Уж и не знаю, как мне тебя благодарить.
– За что же меня благодарить, бабушка? – спросил я.
– Ишь притворенный, – ответила старушка и хитро покачала головой. – Уж будто ты и не знаешь! Сказать этого я тебе не могу, нельзя говорить. Ты иди своей дорогой и не торопись, чтобы тебе встрелось побольше людей.
Только в деревне загадка, наконец, разъяснилась. Раскрыл ее мне председатель сельсовета, Иван Карпович – человек строгий и деловой, но имевший склонность к краеведению и историческим изысканиям, как он выражался, «в масштабах своего района».
– Это вы нашли редкий цветок, – сказал он мне. – Называется «приточная трава». Есть такое поверье – да вот не знаю, стоит ли его разоблачать? – будто этот цветок приносит девушкам счастливую любовь, а пожилым людям – спокойную старость. И вообще – счастье.
Иван Карпович засмеялся:
– Вот и мне вы попались навстречу с «приточной травой». Пожалуй, будет и мне удача в моей работе. Надо думать, шоссейную дорогу из области к себе мы в этом году закончим. И соберем первый урожай проса. До сего времени его здесь не сеяли.
Он помолчал, улыбнулся каким-то своим мыслям и добавил:
– А за девушек я рад. Это хорошие девушки, лучшие наши огородницы.
1953
Грач в троллейбусе
Была еще та ранняя весна, когда о приближении тепла можно догадаться только по едва заметным признакам – по туману на московских улицах, по каплям этого тумана, стекающим с черных веток недавно посаженных лип, и по рыхлому ветру. От него оседает и становится ноздреватым снег. Но этот последний признак, пожалуй, к Москве не относится. Снег в Москве к концу марта остается только в некоторых дворах, а на теплом асфальте его уже давно нет. Зиму в Москве собирают машинами-конвейерами на самосвалы и вывозят без остатка за город.
Тот случай, о каком я хочу рассказать, произошел в троллейбусе номер пять.
Москвичи, как известно, в троллейбусах и автобусах разговаривают мало, а больше читают. И в том троллейбусе номер пять, который отошел от остановки на Театральном проезде, тоже было обычное настроение. Но вдруг кондукторша крикнула:
– Погодите! Что же это такое?
– Это грач, – испуганно сказала девочка лет восьми.
Грач сидел, угревшись, под пальто на груди у девочки и только на минуту высунул из-под пальто свой нос. Но этого было достаточно, чтобы бдительная кондукторша заметила в троллейбусе птицу, запрещенную к перевозке.
– Если его нельзя везти, так я слезу, – сказала девочка и покраснела.
– Что ты, дочка! – воскликнула кондукторша, перестала давать билеты и протиснулась к девочке. – Сиди, не беспокойся. Ой, какая птаха хорошая! Что это? Неужели грач?
Грач осмелел и выглянул. Кондукторша осторожно погладила его пальцем по точеной головке и засмеялась.
– Не бойтесь, он не кусается, – сказала девочка и вся засияла. – Он очень серьезный, но добрый.