приближался великолепный кортеж. Чауши в зелёных одеждах плотным кольцом окружали султана. Личная охрана ехала с натянутыми луками, а впереди бежали скороходы. Они размахивали сосудами, из которых разносился запах благовоний. Лошади топтали трупы греков, ещё лежавшие на улице, а мальчики из гарема с кудрявыми волосами сыпали лепестки роз под ноги скакуну султана.
Перед выломанными бронзовыми воротами султан Мехмед сошёл со снежно белого жеребца. Молодое гневное лицо султана подрагивало от усталости, но в мерцающих жёлтых глазах блистала холодная радость победителя, радость, которой ещё не было ни у кого никогда. Я смотрел на его худое лицо с тонким орлиным носом и острой бородкой и ощущал то же самое, замешанное на ужасе восхищение, как в те годы, когда жил рядом с ним.
Сойдя с коня, он взял железный чекан в левую руку, склонился в глубоком поклоне, поднял горсть земли и посыпал ею голову. Наверно, янычары подумали, что так он смиряется перед единственным богом и с уважением молчали. Но мне кажется, этим жестом он показал, что сам вышел из праха и уважает смерть.
Мехмед со свитой вошёл в храм, и я одним из первых последовал за ним. На плитах пола лежало несколько окровавленных трупов. Толпа янычар грабила храм, уничтожая иконы. Срывали рамы из серебра и золота. Всё ценное собирали в скатерти, содранные с алтаря и в вышитые жемчугами ризы. Посреди храма стоял янычар и рубил топором мраморные плиты в поисках сокровищ.
Султан Мехмед быстро подошёл к нему и безжалостно свалил на землю ударом чекана, а потом заорал с потемневшим лицом:
– Не трогайте мою собственность! Я обещал вам добычу, но дома мои.
Упавшего янычара поспешно выволокли за ноги товарищи, пока султан не успел его добить.
Могло показаться, безмерный гнев султана от зависти, что его простые подданные добывают такие огромные богатства. Но Мехмед не такой: не сокровищ он жаждет. Только власти.
Он стоял и смотрел, будто не верил собственным глазам, настолько огромным и великолепным был храм. Молодые военачальники из свиты уже не могли больше сдерживаться. Один из них намочил ладонь в луже крови на плитах пола, подпрыгнул изо всех сил вверх и ударил ладонью о стену так высоко, как только смог достать.
– Там мой знак! – крикнул он.
Действительно, три человека должны были встать друг другу на плечи, чтобы до него дотянуться.
Султан Мехмед взял у ближайшего телохранителя позолоченный лук, натянул его и выпустил дрожащую стрелу в высокий купол.
– А там мой,– воскликнул он, поглядел вокруг и приказал янычарам выломать иконостас, чтобы он не загораживал алтарь. Когда стена упала, он приказал: – Кричите разом: «Эмир турок Мехмед, сын Мурада, пришёл, чтобы посвятить величайший собор христианства единственному богу!».
Солдаты, забывшие на время о грабеже и набившиеся в храм вслед за султаном, подняли громкий крик, эхо которого ещё долго звучало под великолепными сводами. И случилось чудо. Из-за алтаря стали один за другим появляться греческие епископы, священники и монахи в праздничных одеждах со всеми церковными регалиями. Они подошли к султану, пали перед ним на колени и покорились ему. Всего их было двадцать. Был среди них и Геннадиус. Во время штурма города они укрывались в одной из многочисленных тайных комнат храма.
Казалось, всё это происходит по какому-то тайному соглашению. Может, именно этим объясняется гнев султана, когда он увидел, как один из янычар разрушает плиты пола? Мехмед обратился к янычарам:
– Это мои пленники, потому что они покорились мне. Никто не имеет права их тронуть, но я заплачу вам по сто аспров компенсации за каждого из этих высокопоставленных христианских священников. Проводите их в какой-либо монастырь, который они сами выберут и передайте под охрану чаушей.
Епископы и священники как один, крикнули: «Выбираем Пантократора!».
В это время дервиши и учёные, сопровождавшие султана, закричали, что пришло время полуденной молитвы. Султан приказал подать воду и поспешно умылся, пока янычары выпроваживали христианских священников. Потом султан босиком взошёл на алтарь, потоптал крест, повернулся лицом к востоку и запел молитву. Его свита и солдаты пали ниц, прижали лбы к полу и мусульманской молитвой посвятили великолепный христианский храм Аллаху.
После молитвы султан приказал дервишам проследить, чтобы храм был очищен розовой водой от всякой христианской нечисти.
Когда он шёл через храм к выходу, я молча вышел перед ним. Он меня узнал. Его лицо стало серым как глина, он оглянулся и прошептал:
– Ты уже явился, чтобы забрать меня, ангел?
Когда он пришёл в себя, то поднял руку и приказал свите:
– Не трогайте его!– Потом приблизился ко мне, коснулся моего лица, облегчённо рассмеялся и воскликнул: – Значит, ты ещё жив, неподкупный? Теперь ты веришь, что однажды я превращу в конюшни храмы твоего Папы?
Я ответил:
– Ты видел дальше, чем я. Не суждено мне было умереть на стенах моего города. Поэтому, прикажи казнить меня сейчас, чтобы победа твоя была полной.
Он улыбнулся, бросил на меня жёлтый мерцающий взгляд и сказал:
– Потерпи, ангел. Всему своё время.
Не обращая больше на меня внимания, он вышел из собора. Я присоединился к свите, чтобы быть от него недалеко, потому что моё желание умереть было сильнее всех желаний, которые я когда-либо испытывал. В свите султана многие знали меня, но никто не захотел со мной разговаривать.
В это время к собору подвели мегадукса Лукаша Нотараса с группой знатных греческих пленников. Они стали на колени перед султаном Мехмедом. Он обратился к ним сурово, спрашивая, почему они так упорно защищались и тем самым обрекли город на ненужное уничтожение, а войско султана на большие потери.
Нотарас молча смотрел на великого визиря Халила. Длиннобородый, подавленный Халил стоял по правую руку от султана. Мехмед взял его с собой не случайно, а чтобы показать ему свою победу во всей полноте.
– Говори откровенно! – сказал султан.
– Разве могли мы поступать иначе, когда в твоём собственном окружении среди твоих приближённых есть люди, которые призывали нас защищаться,– ответил Нотарас, и в его кислом взгляде на Халила сквозило обвинение.
Мехмед повернулся к Халилу, крепко схватил его за бороду и рванул так, что чуть не оторвал трясущуюся старческую голову.
– Узнаю тебя, приятель греков! – выкрикнул он звенящим голосом, чтобы слышали янычары. – Но ты верно служил моему отцу, а твой отец и дед стояли по правую руку от султана как великие визири, поэтому я помилую тебя и не велю казнить,